Христианство на пределе истории

“При таком состоянии римской империи люди, которым вверено было священнослужение, не переставали, ко вреду христианства, строить друг другу козни, ибо в это самое время духовные заботливо нападали один на другого”[789].“Епископы же нашего времени, епископы лишь по виду, глиняный род, устремились к богатству, должностям и почестям, дары же Святого Духа растратив на заговоры, преследования, заточения и тюрьмы” – свидетельствует автор “Лавсаика” в 408 г.[790]

“Спросил некто старца: “каким образом некоторые трудятся в городах и не получают благодати, как древние?” Старец сказал ему: “тогда была любовь и каждый увлекал ближнего своего горе, а ныне, когда охладела любовь, каждый влечет ближнего своего долу и потому мы не получаем благодати””[791].

VI век.

Север Антиохийский свидетельствует о благочестии своего времени: “Есть дни, когда служат поминовения, на которые все должны были бы прийти в первую очередь, но на которых, по правде сказать, мы не видим ни одного верующего. Только одни мы и присутствуем на богослужении и должны одновременно возносить молитвы и отвечать на них”[792].

Авва Орент однажды в воскресенье вошел в Синайскую церковь, вывернув свою одежду. ““Старче, зачем ты бесчестишь нас перед чужими?” – “Вы извратили Синай, и никто вам ничего не говорит, а меня укоряете за то, что я выворотил одежду? Подите – исправьте то, что вы извратили, и я исправлю то, что я извратил””[793].

“Отцы наши до самой смерти соблюдали воздержание и нестяжательность, а мы только расширяем чрево и кошельки”, – говорил авва Афанасий[794].

В видении старец видит душу новопреставленного инока в огненном озере по шею и сетует: “Не ради ли этой муки я молил тебя, чадо, чтобы ты позаботился о своей душе?” В ответ же слышит: “Благодарю Бога, отец мой, что хотя голова моя свободна от мучений. По молитвам твоим я стою над головою епископа”[795].

“И то, что сказал Господь наш, сетуя на фарисеев, я прилагаю к нам, нынешним лицемерам. Не связываем ли и мы бремена тяжкие и неудобоносимые и не возлагаем ли их на плечи людей, а сами и перстом не хотим дотронуться до них? Не делаем ли мы все дела свои, чтобы показаться перед людьми? Не любим ли мы восседать на первом месте на трапезах и сонмищах, а тех, которые не слишком рьяно воздают нам такую честь, не делаем ли мы смертными врагами? Не взяли ли мы ключ ведения и не закрываем ли им Царство Небесное пред людьми, вместо того чтобы и самим войти, и дать им войти? Не обходим ли мы море и сушу, дабы обратить хотя одного, и когда это случается, делаем его сыном геенны, вдвое худшим нас? Не вожди ли мы слепые, оцеживающие комара, а верблюда поглощающие? Не очищаем ли мы снаружи чаши и блюда, а внутри полны хищения, жадности и невоздержания? Не строим ли мы надгробий над могилами и не украшаем ли раки апостолов, а сами уподобляемся убийцам их?”[796].