Церковь в мире людей

Старейший петербургский протоиерей Василий Ермаков, вспоминая приезд митроп. Илии в Ленинград, не находит иного слова как «проходимец, собиравший и увозивший русское национальное достояние». В отчете председателю Отдела внешних церковных сношений митрополиту Ленинградскому и Новгородскому Никодиму (Ротову) настоятеля Подворья Московского Патриархата в Бейруте и заместителя Представителя Патриарха Московского при Патриархе Антиохийском и всего Востока протоиерея Иакова Ильича, составленного в мае 1969 г., говорится: «После смерти митрополита Илии Карама была создана специальная комиссия для разбора личных вещей покойного. Означенная комиссия обнаружила в шкафах спальни митрополита Илии 600 икон разного письма, многие из них представляют большую ценность. Предполагается устроить в его родном городе Бхамдуне музей иконографии имени митрополита Илии Карама. Также найдено 1000 золотых монет и много тысяч ливанских фунтов наличными, помимо солидного счета в банке»[411].

Апологеты митрополита Илии как подвижника говорят, что он собирал иконы для раздачи ливанским храмам. Однако, и по его смерти в его доме обрелась «коллекция орденов, церковной одежды и утвари»[412], причем «в его коллекции хранилось не меньше 1800 предметов – икон, цепочек, крестов»[413].

И хотя «Архивы МИДа не могут подтвердить, что по указанию Сталина Илии Караму были подарены две панагии, усыпанные драгоценными камнями»[414], все же сверхценные подарки делались ему в немалых количествах (впрочем, таких же, как и иным знатно-церковным иностранцам в те годы). Патриарх Алексий писал сестре 10 декабря 1947: «У нас последнее время, с приездом митрополита Илии Карама, очень суетно. Правда, были передышки, когда он ездил в Ленинград на неделю и в Киев на несколько дней. Он едет обремененный подарками. В частности, я ему дал: облачение митру белый клобук и икону в жемчугах, большой портрет в раме, чашу, дискос, и весь прибор и еще мелкие вещи. Всего теперь у него не более и не менее как 50 мест багажа, и очень крупных. Кроме того, на нем моя шуба (беличья)»[415].

Ближневосточные архиереи уже давно были приучены смотреть на Москву как на источник бесконечной «гуманитарной помощи». «Понятно, что довольно безцеремонные требования восточных пaтpиapxoв, чтобы царь постоянно заботился об их материальном благополучии и процветани и после того, как они оставили Москву и вывезли из нее огромные суммы, чтобы царь присылал им богатую милостыню и на будущее время, так как они будто бы потеряли все, что в Москве по­лучили от царя и потому живут теперь в бедности и всякой скудости, необходимо производило на московское правительство очень тяжелое и неприятное впечатлите. Оно не могло не понять, что служит предметом самой беззастенчивой эксплуатации со стороны бывших в Москве восточ­ных патриархов, которые в отношении к московскому пра­вительству руководствуются чисто интересами наживы, только о том и заботятся, как бы еще и еще побольше получить от него. Даже тишайший и благочестивейший Алексей Михайлович не удержался от того, чтобы в своей ответной грамате не заметить своему богомольцу, антиохийскому патpиapxy Макарию, что его требования от царя новых денежных дач чрезмерны и не вполне деликатны, так как царская казна предназначена вовсе не на удовлетворение только безмерных патриарших требований о даче денег, но и на разные государственные нужды»[416].