|
Отец Иоанн предоставлял нам полную свободу действовать в духе тех истин, которые открывал перед нами. Это была премудрость, в ту пору нами не осознаваемая, поскольку гордости и себялюбия в нас тогда было «выше крыши». Около батюшки мы чувствовали себя совершенно свободно, воспринимали его как обычного человека, а о том, что он старец, святой, не думали. Сядет рядом на диване, обнимет тебя, прижмет твою голову и говорит целый час, слышишь, как у него сердце стучит. Он, видимо, специально так делал, чтобы дух мирской нас оставил, страсти покинули… Тогда я этого не понимал, а сейчас знаю, что он в это время о нас молился: «Господи, дай Духа Твоего, дай благодати этим безблагодатным людям, чтобы увидели они положение 175 свое и начали каяться». Он настраивал нас на то, что пора жить трезвенно, бороться со своими страстями. Это и есть покаяние, это и есть постоянная молитва. А еще в беседах он нас спрашивал: – Вот даны тебе творения Святых Отцов, книги даны. И ум дан. Дан тебе ум? – И по голове так выразительно постучит. – Не знаю, батюшка. – Как не знаешь? Ведь голова-то не для того только, чтобы шапку носить. Мы же не можем жить одним плотским умом, для спасения нужен разум духовный. Для этого-то вы и читаете! Сидим с открытыми ртами – какой там «духовный разум»? Долго не понимали, что это такое. После бесед с отцом Иоанном у нас все пошло иначе: началась борьба с грехом и со страстями. С теми, которые мы сами в себе за долгие годы взрастили, которым позволяли порабощать себя. И стыдно сказать, даже не понимали и значение этого слова – «страсти». Человек я был семейный. Ездили мы к батюшке всей семьей. Чудо и то, что жена относилась к отцу Иоанну точно так же, как и я, с такой же любовью, благоговением и получала от него не меньше, чем я. Возвращалась из Печор укрепленной и терпела всю нашу несуразную жизнь. Я работал то плотником, то художником-оформителем, зарплата была не больше семидесяти рублей – просто издевательство какое-то было с моей стороны над нашей семейной жизнью. Жена была смиренной, теперь ума не приложу, как она все это выдержала. Жили мы очень бедно, тогда я этого не осознавал. Но дело даже и не в бедности, а в крайнем неразумии такой жизни. Несмотря ни на что мы радовались, отец Иоанн был нашей опорой. Вспоминаю, как-то батюшка нам рассказывал про свое детство. Дело было на Пасху, ему в ту пору едва минуло семь лет. Дома никого нет, он один. На столе пасхальные яства. И руки у него сами потяну- 176 лись к куличу, отщипнул и попробовал. И тут же подумал: «А ведь я согрешил». Потекли слезы. «Я помню до сих пор этот грех», – говорил батюшка. С раннего детства он имел понятие о том, что такое грех. При этом разговоре вспомнил и я, как рос: блатная обстановка, матерщина, воровство… Его детство и мое – как небо и земля. — 82 —
|