|
Надо сказать, что нередко назначение искусства понималась учителями Церкви так, что оно состоит в создании точного подобия (мимесиса) образа оригиналу. По словам святителя Василия, «всяким способом сработанное изображение, переведенное с первообраза на вещество, получает его подобие и получает его форму, благодаря замыслу художника и искусству руки. Так, живописец, резчик по камню, работающий золотую или медную статую, – взял материал, посмотрел на первообраз, воспринял внешний вид рассматриваемого предмета и запечатлел его в веществе»[102]. Однако постепенно, особенно в эпоху споров вокруг иконопочитания, стало проговариваться иное понимание образа – как того, что выявляет неявное (при том, что тогда сохранялось и привычное для древности миметическое понимание образа). Уже святой Иоанн Дамаскин говорит, что «всякий образ есть откровение и показание скрытого. …Для откровения и обнародования скрытого и выдуман образ. Именно же, к пользе, в благодеяние и спасение, – чтобы мы распознали скрытое в известных и прославляемых делах»[103]. Последующие православные учителя Церкви – борцы за иконопочитание также указывали, что иконный образ являет неявное, не выявляемое другим способом. Преподобный Феодор Студит говорил, что «как тень от действия солнечного луча становится ясно видимой, так и образ Христа становится явным для всех тогда, когда он предстает запечатленным на [различных] веществах»[104]. То же самое имеет в виду и святой патриарх Никифор, различая образы, возникающие посредством изображения и посредством описания[105]. О чем же это может свидетельствовать? Возможно, о том, что церковное искусство выше рукотворной красоты – красоты, понимаемой как подражание красоте сотворенного Богом мира, но искусство в Церкви являет собой другой вид красоты – красоту умную, то есть ту красоту, которая не воспринимается чувствами и не оценивается в эстетических категориях, но может быть ухвачена только умным взором, позволяющим кому-то усмотреть неявное и явить его, а кому-то – воспринять это являемое неявное. Сложно уверенно сказать о том, можно ли утверждать, что творец в своем творчестве выявляет логосы сотворенных Богом вещей. Вспомним слова преподобного Максима согласно которым «певица» из 2 Ездр. 5, 41–42 толкуется как человек, являющий красоту ведения Божественных логосов. Вопрос состоит в том, можно ли здесь проводить аналогию с человеком искусства, в его нынешнем понимании, и говорить, что и последний, когда ему удается сотворить совершенные в своей красоте произведения, также обнажает Божественные логосы и являет их людям. — 31 —
|