|
Единомысленные во всем, они разделили между собою труды и молитвы: сын подвигам учил отца, но старец, как старец, не мог следовать по стопам его, и потому юноша старческую немощь восполнял избытком своих сил – постился и трудился и за себя, и за отца. Чуден был этот старец: как некогда, живя в мире, он без труда, хотя и без обиды, своими щедротами осыпал нищих и тем как бы делал беднее свое царство, так и в иноческих подвигах казался лихоимцем – не имея сил исполнить все сам, он, лежа, собирал плоды сыновние, собирал с сокрушением сердца и со смирением души, проливая от сердечного умиления много слез. Юноша трудился, а старец соболезновал, мысленно творя столько же поклонов, сколько и тот, и состраждущей ему душой при всенощном его распинании как бы поддерживал простиравшиеся долу члены своего сына. Усугублял ли юноша пост за себя и за старца – усугублял и старец слезы и воздыхания за себя и за юношу, ибо плакал о юности сына, истомляемой подвигами, плакал и о своем ожесточении, и о своем безсилии для подвигов, и о том, что не мог страдать вместе с сыном. Унылый и дряхлый, с трясущейся от ветхости головою, он укорял себя и сидел, а юноша старчески утешал отца: «Не унывай, батюшка! Мое стояние, мой пост и поклоны пусть будут и твоими; я приемлю твои труды на себя, ибо ты послушал меня, и от меня взыщет Господь душу твою». Внимая таким словам, дряхлый старец обливался потоками слез, изумлялся чрезвычайному смирению и послушанию своего сына и даже не смел называть его своим сыном, а только, прижав к себе и лобызая священную его главу, говорил: «Ей, господин мой! Ей, утроба моя! Воистину все оставил я и тебе единому прилепился! Что же воздам тебе, исторгшему меня из суетного мира и столько болящему о душе моей? – Благословен ты от Бога, благословен и день, в который ты родился, – не мое чадо, а Божие». Так утешался старец, видя в сыне как бы некоего борца или искусного воеводу, который подвизается за него и, вменяя себе сыновние подвиги, оставался благонадежен. Таким образом, труды доблестного сына и воздыхания отца его к Богу, равно как сугубая молитва их, сливались в одно – и оба они веселились о Господе, оба ограждали, как внутренно – свою душу, так и извне – обитель Ватопедскую, восстановляя в ней все разоренное. 3. Начало Хиландарской обители При входе во Святую Гору, на месте, называемом Просфори, издавна был монастырь с церковью святого Симеона Богоприимца, но эта церковь, по разорении монастыря корсарами, оставалась в запустении. Игумен и братия Ватопеда напомнили о ней преподобным, и они на ее обновление великодушно дали много золота, которое обильно приносили им от самодержца Стефана. Вскоре церковь соорудилась и благолепно украсилась; поднялись и высокий, стоящий доныне пирг, и около него ограда с палатами. Кроме того, державные иноки много сделали и для обители Ватопедской: расширили и расписали ее трапезу, соорудили кельи, насадили виноградники и приписали к ней метохи, или подворья, которые испросили у державшего тогда скипетр греческий императора Алексия Ангела, который исполнял всякое прошение преподобных, – не оттого только, что находился в родственных с ними связях, но и потому, что дивился странническому их подвигу. — 38 —
|