Вчера уехал от нас игумен отец Иоанн (Шаховской). Жалею, что он не остался у нас на больший срок, не дал нам насладиться его обществом. Это человек какой-то особой чистоты, как ангел; благодать Божия очевидно почивает на нем. Он как-то по-детски открыто любит Бога, и потому беседа с ним доставляет глубокое наслаждение, исцеляюще действует на душу. Я готов писать о нем много; я хотел бы почаще иметь общение с ним, хотя бы только видеть его. И при всем том, как ни парадоксальным покажется Вам это, он убедил меня в превосходстве «черного иночества» своим сдержанным отношением к нему. Он находит возможным заменить существовавшие до сих пор монастыри трудовыми братскими артелями , видимо, отдавая преимущество трудовой , но, конечно, соединенной с молитвой и целомудрием жизни среди мира. Служение ближним и проч. Все, что он говорил, само по себе, конечно, хорошо и похвально, но для меня было неожиданностью встретить в нем непонимание и недооценку идеалов черного иночества. С печалью думал я, что если и такие избранники, как отец Иоанн, не вполне понимают смысл черного монашества, то что же ждать от других. Я думал: неужели Господь отымет от человечества эту, по выражению прп. Феодора Студита, третью благодать [34] (первая — крещение, вторая — покаяние, третья — монашество)? Неужели действительно пришел срок, когда величайшая , поистине неземная культура будет отвергнута человечеством? Посещение отца Иоанна еще и в том отношении было для меня полезно, что теперь мне особенно дорого стало монашество (монашество, а не целибат, возможный и среди мира). Я не монах, а мечтатель о монашестве. [35] Монашество я понимаю как особую форму любви. Любовь возможна различных видов. Иногда она радует и делает жизнь среди людей приятной и плодотворной. Но возможна и такая форма любви, которая мучит и тяготит и делает жизнь нестерпимо тяжелой, доколе она не достигнет своего последнего желания, пути к достижению которого избирает она необычные. Жизнь, надо полагать, всякого человека настолько сложна, что даже при самом сосредоточенном внимании человек не в состоянии понять совершающихся в нем процессов, а быть может, что и самая эта сосредоточенность на себе приводит к еще большему недоумению, к более глубокому чувству тайны жизни. Наблюдения и опыт показывают, что страдания являются почвой, на которой только и может произрасти большая любовь. Впрочем, это сопряжено с опасностями и возможностью извращений. Различны призвания, различны и пути. Вот одна из возможностей: неудовлетворенность данной действительностью и искание иной жизни, подлинной, вечной. Посещение благодати, которая с великой силой восхищает человека в иной мир, Божественный, в неизреченном свете показывает ему, дает приобщиться вечности. Затем уже с измененным сознанием, как познавший закон вечной Божественной жизни — а именно, любви к Богу и ближнему, — человек оставляется на подвиг в этом мире. Все силы сосредоточиваются на сообразовании внутренней жизни сердца с познанным законом, и тут начинается Крестный путь. Свет виденный отошел, уязвив сердце и оставшись в уме лишь в форме отвлеченного познания о законах вечной жизни. Просвещенный таким образом ум начинает созерцать великую трагедию падения человека, и созерцается нами эта трагедия в нашем же сердце. Оказывается, что оно полно совершенно противных чувств и расположений. — 108 —
|