Именно таково было ваше отношение ко Мне все эти годы —страшба с Богом, Я. знаю. Я объяснял это в самом начале. С тех пор как я был маленьким мальчиком, меня учили бояться Бога. И я Его боялся. Даже когда мне удавалось избавиться от страха, меня к нему возвращали. Наконец, когда мне было девятнадцать, я отверг Бога Гнева из своего детства. Но я не заменил его Богом Любви, я вообще Его отверг. Ты просто перестал быть частью моей жизни. Это разительно отличалось от моего отношения всего пятью годами раньше. В четырнадцать лет я мог думать только о Боге. Я думал, что лучший способ избежать Божьего гнева — это заставить Бога полюбить меня. Я мечтал стать священником. Все думали, что я приму сан. Монахини в школе были в этом уверены. «У него призвание»,— говорили они. Моя мама тоже была в этом уверена. Она видела, как я устанавливал алтарь на нашей кухне и надевал свое «облачение», воображая, что свершаю мессу. Другие мальчики делали из полотенец накидку Супермена и прыгали со стульев. Я представлял себе, что полотенце — это риза священника. Затем, в начале моего последнего года в церковно-приходской школе, отец внезапно положил конец всем моим мечтаниям. Однажды мы с мамой говорили о моих планах на будущее, когда папа случайно зашел на кухню. — Ты не пойдешь в семинарию, — прервал он нас, — так что не забивай себе голову. — Не пойду? — воскликнул я. Я был поражен. Я думал, что все было уже решено. — Нет, —ровно сказал отец. — Почему? Мама сидела молча. — Потому что ты недостаточно взрослый для такого решения, — заявил отец. — Ты не знаешь, что ты решаешь.
— Э, ты не знаешь, чего ты хочешь, — проворчал папа. — Ты слишком мал. Наконец мама заговорила: — О Алекс, пусть у мальчика будут свои мечты. Папа не собирался потакать мне. — Не поощряй его, — приказал он маме и бросил на меня один из своих взглядов, который говорил: «Дискуссия окончена». — Ты не пойдешь в семинарию. Выкинь из головы. Я вылетел из кухни, сбежал по ступенькам вниз. Я искал убежища под моим любимым кустом сирени, который рос в дальнем углу заднего двора и который цвел не так уж часто и не так уж долго. Но в тот раз он стоял в цвету. Я помню, как вдыхал невероятную сладость пурпурных цветов. Я зарылся в них носом, как бык Фердинанд. Потом я заплакал. Не в первый раз отец задул огонек радости в моей жизни. Было время, когда я думал, что стану пианистом. Я имею в виду — профессиональным, как Либерас, мой детский кумир. Я видел его каждую неделю по телевизору. — 22 —
|