|
Вернувшись в Маклеод Гандж, я понял, что буддизм тоже, так или иначе, потерял свою наивную простоту. За прошедшие двадцать лет со времени моего первого приезда сюда буддийские центры, общины и издательства возникли и распространились по всей Европе, Америке и Австралии. Это случилось в значительной степени благодаря усилиям западных жителей, которые возвратились домой после своих духовных поисков в Азии и начали приглашать своих буддийских учителей к себе на родину, где они могли основывать свои центры. Популярность буддизма неуклонно росла. Он больше не воспринимался как странное духовное времяпрепровождение престарелых хиппи, но с помощью энтузиастов встраивался в западную массовую культуру. Неизбежно буддизм также становился и более институциализированным. В очень короткое время буддийские круги расширили сферы влияния и обрели богатых благотворителей. Горючая смесь из «пробужденных мастеров», преданных учеников и грандиозных духовных чаяний легко может привести к сектантству и злоупотреблению властью. Это были ключевые вопросы, с которыми мы прибыли в Дхарамсалу, чтобы обсудить их лично с Далай-ламой. После двух дней подготовки нас проводили в холодное помещение с высоким потолком во дворце, где должна была пройти первая из восьми двухчасовых встреч с Далай-ламой. Мы подготовили много тем для обсуждения: адаптация буддизма на Западе, традиция против культуры, сектантство, психотерапия, монашество и миряне и старая, но по-прежнему острая проблема сексуальных отношений между учителями и учениками. Обсуждения на первой встрече проходили в атмосфере общей неловкости, никто понятия не имел, к чему все это и чего можно ожидать. Слушая наши краткие выступления, Далай-лама источал почти неисчерпаемую энергию, с легкостью переходя от напряженных внутренних размышлений к безудержному смеху. Его лицо сияло такой теплотой и открытостью, что было трудно отвести от него глаза. Когда его что-то волновало, его голос становился высоким, почти срывающимся на крик, и стаккато отрывистых английских слогов переходило в поток тибетских слов; его руки разрубали воздух, когда он приводил доводы. Затем он прерывался – затихал, – усмехался и озарял улыбкой своего собеседника: «Да? Хорошо. И далее?» Когда подошла моя очередь, я изложил Далай-ламе краткую историю буддизма, чтобы показать, как в течение долгого времени он отвечал на потребности различных азиатских культур, но при этом сам преображался благодаря взаимодействию с ними. Это казалось мне настолько очевидным, что я боялся, что моя презентация могла быть слишком упрощенной. Все же, к моему удивлению, Далай-лама слушал с немного озадаченным видом на лице, как если бы моя идея была нова и довольно сомнительна. Он попросил несколько конкретных примеров. Я предложил ему обратить внимание на то, что на японских изображениях Будда выглядит японцем, в то время как в Тибете он похож на тибетца. Он развернулся и указал на тибетскую тханку позади него: «Но посмотрите на этого Будду: он индиец». Я не нашелся, что ответить. Будда, на которого он указал, походил на индийца, как выразилась позже Мартина, не больше, чем ее тётё – ее восьмидесятичетырехлетняя бабуля, жившая в Бордо. — 149 —
|