Прямо к Свободе. Размышления о суфийских притчах

Если какой-то джайн говорит: "Да, этот человек, Раджнеш — джайн", — он прав. Я люблю Махавиру — редкое цветение, редкий аромат, очень редкий и уникальный. Но другие тоже правы, когда они говорят: "Этот человек — не джайн, он против них — враг".

Они тоже правы, потому что я против традиций, против всех ритуалов и форм, против писаний, против прошлого. Я целиком за религию и целиком против сект. Они тоже правы.

Если вы спросите индуистов, индуисты скажут: "Этот человек — джайн и пытается подорвать индуизм изнутри, потому что никакой джайн никогда не говорит о Гите, и никакой джайн никогда не ком­ментирует Упанишад. Этот человек пытается подорвать индуизм изнутри". Вот что Шанкарачарья из Пури говорит обо мне: "Опасай­тесь этого человека! Он не индуист". И он, конечно, в некотором смысле прав. В некотором смысле, в котором он индуист, я — нет. Но в том смысле, в котором он индуист, индуизм бессмысленен".

Я индуист в том смысле, в котором Патанджали индуист, Нараяна индуист, Капила и Канада индуисты. Действительно религиозные люди, они никогда не принадлежали обществу. Они не могли. Возмож­но, общество могло следовать им и когда-либо вокруг них, обществе могло быть создано. Это возможно. Но они никогда не были частью никакого общества — ни других, ни своего собственного. Они не могут существовать в обществе. Они свободны! Свобода никогда не может быть частью какого-то общества. И когда общество ста­новится слишком велико, свобода погибает. Тогда птица не может взлететь, крылья подрезаны. Птица была, затем посажена в клетку, в золотую клетку, красиво оформленную, очень дорогую, ценную, но теперь клетка важнее, а не птица. И, мало-помалу, люди забудут полностью о птице, потому что птица умрет, а они будут продол­жать поклоняться клетке, и будут делать все более и более деко­ративной, и храмы возникнут вокруг нее. И великая традиция, общество, и никто не будет заботиться, и никого не будет заботить, где птица. Мертвый труп в золотой клетке.

Я индуист, если вы верите в индуизм, как во взлетающую птицу, как Упанишады являются индуистскими, но я не индуист в смысле Шанкарачарьи из Пури — мертвая птица в золотой клетке.

Если вы спросите магометан, они скажут, что я не имею права говорить о суфиях или о Коране. Однажды в городе я говорил о суфиях и муфтий города подошел ко мне и сказал: "Ты не имеешь права. Ты не магометанин, ты не знаешь арабского. Как ты можешь говорить о суфиях и о Коране?"

Я ответил: "Коран не имеет отношения к арабскому. Он имеет отношение к сердцу, а не к языку". Коран не имеет отношения к языку. Он имеет отношение к молчанию, а не к языку. Коран имеет отношение к реальности, а не к символам, и я не магометанин, если вы думаете, что я последователь Магомета — нет. Я не следую нико­му. Но я магометанин, такой же, какой Магомет — Магометанин, такой же, какой Иисус христианин, я христианин, — но такой, како­вы Магомет и Иисус. Был ли Магомет магометанином? Как он мог быть? Ведь магометанства не существовало до этого. Был ли Иисус хрис­тианином? Христианство не существовало до этого. Как он мог быть христианином? Если Иисус христианин, если Магомет магометанин — я магометанин. Но иначе я не магометанин, не христианин. Религиозный человек не принадлежит ни к какой секте. Фактически все секты принадлежат религиозному человеку. Но так идет формаль­ный ум. Он думает в терминах идеологии, языка, ритуала и он упускает весь смысл: что религия не имеет отношения к этим вещам.