Пустое зеркало

Сёсеки писал:

Эта часть дикой земли

не имеет границ —

север, юг, восток и запад.

Вряд ли увидишь и дерево

посреди нее.

Поворачивая голову,

ты можешь смотреть вне любого из направлений.

Впервые в жизни ты поймешь, что твои глаза

обманывали тебя.

Когда уходишь вглубь себя, не существует ни севе­ра, ни юга, ни востока, ни запада — лишь пространство. Во всех направлениях одно и то же. Ты пришел к своим корням и понимаешь, что глаза обманывали тебя на протяжении многих жизней, они привязыва­ли тебя к объектам внешнего мира. Они не позволяли тебе войти вглубь себя. Они привязывали тебя к день­гам, к знаниям, респектабельности.

Есть тысячи способов привязать человека к на­ружному миру. Общество управляет жизнью челове­ка таким образом, что тот включается в игру с первых своих шагов. Это становится привычкой. Если вам не­чего делать, вы находите себе занятие. Я знал некото­рых людей, чувствовавших наибольший дискомфорт по воскресеньям — им нечем было заняться! Они на­чинали разбирать старинные дедушкины часы, чтобы починить их (те и без того нормально шли). Или от­правлялись в гараж и принимались копаться в моторе, хотя машина ездила прекрасно, и с ней не было ника­ких проблем. Они могли начать перечитывать старую газету.

Однажды мне пришлось жить несколько дней вместе со своим родственником. Он был пенсионером и читал одну и ту же газету с утра до ночи. Как-то я спросил:

• Сколько раз ты перечитываешь газету?
• Вопрос не в чтении. Вопрос в том, что мне боль­ше нечего делать. Моя жена умерла, а при жизни она всегда заставляла меня что-то делать: «Принеси то, принеси се!» — и пилила меня. Сейчас я очень по ней тоскую. А раньше я частенько желал ее смерти. Она из­водила меня, будь здоров! Но, по крайней мере, я был хоть чем-то занят. Сейчас же я никому не нужен.

Все вы знаете Майтрейю, пребывающего в самадхи. Раньше у него была привычка сохранять все старые га­зеты. Однажды я заглянул в его комнату. Я не мог зайти в комнату, потому что он ел чеснок в огромном количестве и вся комната провоняла чесноком. Мы с ним поддер­живали отношения на протяжении сорока лет. Он был членом парламента. Он просил меня останавливаться у него, когда я приезжал в Дели. Но я всегда отвечал:

• Извини, но пока ты не откажешься от чеснока, я не смогу зайти в твой дом.
• Мне очень трудно отказаться от чеснока. Мне легче отказаться от всего остального, — отвечал он.

И отказался от карьеры парламентария, оставил дом, жену и стал санньясином. Но отказаться от чес­нока он был не в силах. Я никогда не жил в его доме. Он жил в моем. И как-то раз, не заходя внутрь, лишь заглянув через открытую дверь его дома, я поразился количеству собранных им старых газет... кипы газет почти достигали потолка. Я спросил его: