Арт-терапия жертв насилия

На протяжении первых недель арт-терапевтических заня­тий состояние Маши оставалось неустойчивым: вес колебал­ся, отмечались перепады настроения. Она жаловалась на чув­ства печали и отчаяния. К вечеру, как правило, усиливались нервозность и злость на родителей, которые отправляли ее ло­житься спать, в то время как она предпочитала допоздна, с усер­дием заниматься уроками.

Предлагаемые изобразительные средства Маша пока ни разу не использовала, занятия в основном проходили в форме бесед, позволяющих психотерапевту получить дополнительную ин­формацию о жизни, интересах и отношениях Маши. Так, в ча­стности, обнаружились такие моменты недавнего прошлого, когда она из чувства брезгливости не могла посещать обществен­ный туалет и принимать пищу в столовой. Она также вспомни­ла, что от усиленных занятий на фортепиано, когда она страда­ла диатезом, у нее порой трескалась кожа на пальцах, и она не могла из-за этого писать. Комментируя свои отношения с сест­рой, Маша отметила, что у сестры всегда была более тонкая та­лия, «к ней относились, как к кукле, больше баловали». Маша поэтому нередко испытывала чувство зависти. Сестра избегает отрицательных эмоций, предпочитает не читать серьезную, «тя­желую литературу»; любит детективы, фантастику, в то время как Машу мучают серьезные, философские вопросы. Она при­выкла ко всему относиться очень ответственно.

Маша стала вспоминать о том моменте в своей жизни (око­ло шести месяцев назад), когда она стала более внимательно, с критикой рассматривать себя в зеркале. Начала регулярно из­мерять талию у себя и сестры, уделять больше внимания выбо­ру одежды, внимательно присматриваясь, как она на ней си­дит. Начала усиленно заниматься шейпингом, перешла на низ­кокалорийную диету, стала взвешивать кусочки еды.

Затем Маша стала рассказывать о своем идеале человека, заявила, что внешняя красота должны быть связана с красо­той внутренней. Порой она представляла себе некий «волшеб­ный, неповторимый, уникальный образ», который «дарит ок­ружающим любовь, тепло и заботу». Она видела этот образ парящим над морем и ощущала при этом свободу, широту, без­граничность. Она признала, что не может приблизиться к это­му образу. Она также заявила, что еще учась в музыкальной школе, понимала, что «музыка учит людей понимать справед­ливость, добро и зло». С помощью музыки она пыталась «ис­правиться», но ей это не удалось. Занимаясь в художествен­ной школе, болезненно переживала то, что ее работы не вызы­вают у людей теплых чувств. Исходя из оценки своего опыта, она признала: «Я сама зло, вижу в себе зло, неспособна дать людям добра, не знаю, что мне нужно, жизнь бессодержатель­на и бесцельна, не встречала более пустой и безнадежной жиз­ни. Не верю в благополучие своей жизни».