Когда японцы целенаправленно озаботились эстетическим воспитанием, к тому же на базе общей высокой культуры, да стали развивать всех вообще детей эстетически, они добились колоссальной производительности и прекрасного качества своих изделий как раз благодаря этому. Они поняли выгоду эстетического воспитания. Но меня волнует не эта сторона. Я понимаю, что человек, эстетически воспитанный, с молоком матери вобравший в себя гармонию мира, гармонию превосходных изделий рук человеческих, не может плохо сделать для другого. Ему будет не только противно, но и стыдно на небрежно оторванной бумажке кому-нибудь записку написать — у него натура этого не потерпит! То есть эстетический вкус — это закладывание очень многих нравственных начал в человеке. Здесь я могла бы ребятам больше дать, меня саму тянет к искусству — это от семьи у меня: мы любили петь вместе, любили и музыку, и поэзию, и книги — все то, что связано с духовным миром искусства вообще. А в нашей семье многое было в загоне, и очень долго. Пожалуй, кроме книг, поскольку я работала в библиотеке. Если бы я там не работала, это было бы бедствие — найти книги хорошие ведь у нас невозможно. И вот все лучшее, что попадало мне там в руки, я несла домой читать — часто для чтения вслух. Это, пожалуй, единственное средство, которое было в моих руках: я уж старалась за всех артистов разом и пыталась ребятам как бы передать эту любовь к слову, звучащему слову. О самом чтении вслух многое можно рассказать — это совершенно удивительное действие, в котором не только что-то узнается и что-то выращивается в душах человеческих, поскольку это искусство. Само это общее действие необыкновенно сближает, необыкновенно! Когда мы смотрим телевизор или идем в театр, кино, мы там друг на друга не смотрим, а смотрим куда-то и каждый по-своему воспринимает и переживает... А когда читаешь книгу, ты видишь все лица, а они видят лицо читающего: если уж у меня дрожит голос в какой-то момент, я же не играю при этом, тут предельная искренность крайне нужна, как это действует! Это настолько поразительный способ объединения, узнавания друг друга, что я лучше просто не знаю. А в общем-то, этот огромный пласт человеческой культуры — через искусство идет культура к человеку — у нас остался на примитивном, низком уровне. Я хотела, конечно, передать ребятам свое собственное благоговейное отношение к искусству, этому великому проявлению человеческого духа, но не знала, как это сделать, чтобы не навредить, не возбудить потребительское отношение к нему. Именно поэтому я боялась ходить с ними по музеям, всяким экскурсиям. Я вообще считаю, что сейчас отношение к музеям, к святым местам безобразно. Когда Парфенон греческий — общее детство человечества — толпами топчут, фотографируют и кусочки отрывают — нет слов. Нужно, чтобы на сто километров кругом никаких дорог: снимай лапти и топай туда босиком, как в святые места раньше ходили. Ты за это время прочувствуешь, куда ты идешь, ты о многом подумаешь, и тогда восприятие того, к чему ты идешь, будет на всю жизнь! Может, один раз и надо это сделать, как в Мекку люди ходили... Это нельзя потреблять, до этого надо подниматься. Я так чувствую: не могу идти в музей, пока не готова. — 153 —
|