|
2. КАК "СРЕЗАТЬ" ОСТРОСЛОВА "Есть у меня родственник, очень острый на язык человек. Он привык все время отпускать в мой адрес издевательские шутки. Но при этом к нему не придерешься – издевательства он облекает в вежливую форму. Меня это очень задевало. Сколько раз я с ним мысленно спорил, заготавливал фразы, но все сразу из головы выветривалось. Потом я уехал в Москву. И вот этим летом я побывал на родине и провел вечер в компании родственников. Я заранее ждал "наездов" и решил подготовиться. Я решил создать в сознании образ идеального уверенного человека, которого голыми руками не возьмешь. Вначале я, как меня учили, попытался понять глубинную причину своих неудач. Я более внимательно просмотрел ситуацию и увидел, что попросту боюсь, что он снова покажет всем свою силу и превосходство надо мной. Тогда я попробовал вспомнить: а перед кем он пасует? Перебрал всех родственников и увидел, что единственным человеком, которого он не решался задирать, был мой отец. Отец снисходительно улыбался и спокойным тоном давал ему понять, что ему очень скучно слушать его шутки. Тот быстро отставал. Отцу при этом было безразлично, что о нем подумают другие. Мне же наоборот, важно было доказать, что я нечто собой представляю, для этого все время приходилось напрягаться. Я попробовал растворить, как это было на наших медитациях, свою эмоцию, возникающую по отношению к нему, и добиться такого же равнодушия. Мне пришлось всерьез вжиться в образ отца, чтобы понять: как это может быть, когда ничто "не колышет" и чувствуешь себя легко и уверенно, не боишься быть небрежным. Только тогда я понял, что такое свобода. После этого я мысленно несколько раз "проиграл" в сознании ситуацию будущей встречи и провел разговор так, как мне хотелось. Мне удалось спокойно думать о родственнике, и я почти перестал бояться разговора. При встрече родственник некоторое время пристально смотрел на меня и молчал, видимо, желая почувствовать, какая перемена во мне произошла. Потом он попытался начать разговор в привычном стиле, когда он подкалывает, а я завожусь, говорю неловкие фразы и замолкаю. Причем когда я молчал, я считал, что проявляю слабость, и все это видят. На этот раз я твердо решил дать ему сдачи. Мое решение отреагировать именно так пришло спонтанно, когда я, сидя за столом, начал настраиваться на спокойную реакцию в духе поведения отца. Но мое поведение отличалось от отцовской реакции, который ограничивался иронической усмешкой, совершенно обезоруживающей этого человека. "Виктор, у меня к тебе одна убедительная просьба, сказал я ему значительным голосом, заставившим весь стол замолчать, – ты не мог бы заткнуться и никогда больше не разговаривать со мной в таком тоне?" Он вспыхнул – с ним в кругу родственников никто так никогда не решался говорить, и попытался продолжить: "Ну надо же, какой крутой приехал. Тебя так в Москве научили или в зарубежных поездках?" (Он знал, что мне иногда приходилось выезжать в Европу.) Тогда я, повинуясь внутреннему голосу, как будто сказавшему мне, что сейчас есть возможность окончательно пресечь эту дурную практику насмешек, ударил кулаком по столу и повторил: "Я еще раз тебе говорю, чтобы ты прекратил разговаривать со мной в таком тоне". Люди оцепенели, хозяйка начала что-то быстро говорить, пытаясь замять назревающий скандал. Несколько человек сказали ему: "Виктор, ты, в самом деле, кончай людям настроение портить!" Он что-то пробурчал и замолчал до конца вечера. С тех пор в компаниях он стал избегать меня, а я совершенно перестал его бояться. Не могу понять, почему, настраиваясь на один стиль поведения, я вдруг повел себя совершенно по-иному, и из меня вылезла совершенно неожиданная реакция". — 219 —
|