Сама проповедь Конфуция и «Лунь юй» показывают, что в Китае не существовало какой-то отвлеченной философии, далёкой от практической жизни. Китайские мудрецы умели удивительным образом связывать мир видимый, каждодневный, изменчивый и мир метафизический, вечный и неизменный, мир чистого духа и сокровенного знания. Можно быть одновременно политиком и философом, великим стратегом и мистиком, как, например, знаменитый военачальник Сунь-цзы (VI–V вв. до н. э.) или как тот же Конфуций, постоянно соприкасавшись с делами управления. Такая двойственность не характерна для европейской культуры, требовавшей от человека жёсткого выбора – или политик, или отшельник. Китай же, наоборот, ставил во главу угла человека в равной степени духовного и социально активного (это отнюдь не исключало существования отшельников, монахов и аскетов). Более того, человек, не приобщённый к духовным учениям и правитель, не окруживший себя мудрецами, не мог удержаться на троне, а долг мудреца – предложить свой ум для решения политических проблем. Эти предложения делались в чисто китайской, конфуцианской манере – намёками, хитроумными отказами, т. е. с соблюдением всё того же ритуала прихода мудреца на службу, и эта машина «прихода во власть», запущенная ещё в эпоху Борющихся царств, действовала в течение многих веков. Само же конфуцианство, представляя собой развитие и трансформацию проповеди Конфуция, оказалось не просто набором отвлечённых рассуждениями об идеалах человеколюбия, искренности и долга, но вполне практичным социальным и этическим учением. И именно под его знаком и живет современный Китай не столько жестко следуя каким-то нормам, сколько прагматично перестраиваясь под изменения ситуации и сохраняя свою национальную целостность В отличие от идеологизированного конфуцианства – плода работы десятков поколений книжников, политиков и государственных администраторов, сам Конфуий до сих пор хранит загадку своей жизни и истинной сути своего Учения, которое его ученик так и не сумели до конца воспринять. И «Лунь юй» обнажает перед нами не триумф великого Учителя, а сложнейшую драму его жизни. И если читать этот трактат, абстрагировавшись от последующего возвеличивания Конфуция и превращения его в государственный культ, то перед нами предстает совсем иной образ Учителя. Это человек, посвященный в древние знания, готовящийся к профессиональной карьере священнослужителя и обладавший, безусловно, немалыми способностями духообщения по примеру традиционных медиумов. Но он надеется, что при помощи его знаний можно — 162 —
|