|
«– Что ж, кормите впроголодь, уж попью вдоволь». И выбежавшие на двор дети тоже не слишком падают духом: «– Ничаво, на печке отогреемся». А. Н. Толстой отказался от механического противопоставления классовых групп, а прибегнул к единственно правильному способу расщепления каждого отдельного явления и продукты этого расщепления предложил читателю как более или менее полнокровную картину классового общества. Вот обедневший холоп Ивашка Бровкин приехал на помещичий двор. В дворницкой избе он встречает сына Алешку, отданного боярину в вечную кабалу. «Мальчишка большеглазый, в мать. По вихрам видно – бьют его здесь. Покосился Иван на сына, жалко стало, ничего не сказал. Алешка молча низко поклонился отцу. Он поманил сына, спросил шепотом: – Ужинали? – Ужинали. – Эх, со двор я хлебца не захватил. (Слукавил, ломоть хлеба был у него за пазухой, в тряпице.) Ты уж расстарайся как-нибудь… Алешка степенно кивнул: „Хорошо, батя“. Иван стал разуваться и – бойкой скороговоркой, будто он веселый, сытый: – Это, что же, каждый день, ребята, у вас такое веселье? Ай, легко живете, сладко пьете. Один рослый холоп, бросив карты, обернулся: – А ты кто тут – в рот глядеть! Иван, не дожидаясь, когда смажут по уху, полез на полати». Даже у этого Ивашки, последнего в общественном ряду, находится бодрость, и энергия, и человеческое достоинство, позволяющее ему не просто стонать, а вести какую-то политику. Он все-таки за что-то борется и, как умеет, сопротивляется. Кузьма Жемов, преодолевая решительное сопротивление современников против… авиации, выражаемое в батогах, рассказывает: «Троекуров… Говорю ему, – могу летать вроде журавля, – дайте мне рублев 25, слюды выдайте, и я через 6 недель полечу… Не верит… Говорю, – пошлите подьячего на мой двор, покажу малые крылья, только на них перед государем летать неприлично. Туда-сюда, податься ему некуда – караул-то мой все слыхали… Ругал он меня, за волосы хватил, велел евангелие целовать, что не обману. Выдал 18 рублев…» И этот же самый Кузьма Жемов, пережив крушение своих летных планов, разбойное одиночество в лесу, тюрьмы и побои, попадает на каторгу в тульский завод, но даже в этом месте, даже в предвидении каторжного рабочего дня в нем не сдается гордость мастера и человека: «По дороге сторож сказал им вразумительно: – То-то, ребята, с ним надо сторожко… Чуть упущение, проспал али поленился, он без пощады. – Не рот разевать пришли! – сказал Жемов. – Мы еще и немца вашего поучим». — 142 —
|