|
«Падал тихий снежок, небо было снежное, на высоком тыну сидели галки, и здесь не так студено, как в сенях». «Аннушкино платье шуршало, глаза ее просохли, как небо после дождя». «Остро пахло весенней сыростью. Под большими звездами на чуть сереющей реке шуршали льдины». «Сунув руки в карманы, тихо посвистывая, Петр шел по берегу у самой воды». «Кенигсек сидел, подогнув ногу под стул, в левой руке – табакерка, правая – свободна для изящных движений… Его парик, надушенный мускусом, едва ли не был шире плеч». Читатель не только видит, читатель слышит запахи, ощущает холод сеней и вместе с ребятами рад, что на дворе теплее, чем в сенях. Но все это он воспринимает только своими внешними чувствами. Переживания героев, их размышления, надежды, их самые тайные духовные глубины недоступны внешним чувствам, автор же очень скупо помогает читателю проникнуть в психику героев. Можно буквально по пальцам перечислить те места в романе, где А. Н. Толстой изменяет этой своей скупости, где (приводим только из первой части) приоткрывается немного великолепная завеса внешнего ощущения и читатель получает возможность заглянуть в глубину: 40. Софья в тереме – ее мысли о женской доле, о ее любви к Голицыну. 112. Мысли царицы Натальи Кирилловны об опасностях, угрожающих ее сыну Петру. 144. Переживания жены Петра Евдокии в одиночестве. 191. Размышления Василия Васильевича Голицына перед отправлением в Троицу. 220. Размышления и чувства Петра во время заседания боярской думы. Вот это и все на первую часть, и то очень скупо и неглубоко. Для таких сравнительно бедных и понятных фигур, как Наталья Кирилловна или жена Петра Евдокия, этого незначительного проникновения в глубину психики, может быть, и достаточно. Но для лиц большого человеческого роста, для таких людей, как Петр, Меншиков, Карл, Голицын, Ромодановский, Лефорт, для ответственных деятелей эпохи переворота требуется, казалось бы, в художественном произведении совершенно ясная авторская гипотеза характеров, развернутая либо в более детальном показе действия, либо в более откровенном изображении духовной жизни героев. В особенности эти требование может быть отнесено к образу Петра. Несмотря на то что Петру посвящено много страниц, что Петр в романе много действует, говорит, решает, отзывается на события, читатель не видит за портретом этого оригинального царя совершенно понятного для него человека. Вместе с автором читатель переходит от эпизода к эпизоду, любуется Петром или возмущается, привыкает к его образу и даже готов полюбить его, сочувствует ему или протестует. Наконец, он закрывает книгу, и в памяти его остается все тот же исторический Петр, как стоял в памяти и до романа А. Н. Толстого, может быть, более доступный зрительному воображению, но как и раньше, непонятный и противоречивый. Два любых читателя могут о нем заспорить и не прийти к единодушному мнению. В романе Петр проходит богатой, яркой и интересной личностью, но личностью более царской, чем человеческой. В его движениях, действиях и словах всегда виден правитель и деятель, но не всегда виден человек. — 131 —
|