|
Но такие судьбы были у очень многих людей, и здесь ничего не поделаешь. На таких выдающихся людей, как Новалис, Гельдерин, Кафка смерть их братьев и сестер тоже наложила очень сильный отпечаток, однако они имели возможность открыто рассказать о своих страданиях. С Адольфом Гитлером все было совершенно иначе. Он ни с кем не мог поделиться своими ощущениями и переданным от матери чувством тревоги и потому был вынужден подавлять их, чтобы отец ничего не заметил и не стал его бить. Оставалось лишь индентифицировать себя с ним. Но есть еще одно обстоятельство: матери довольно часто идеализируют умершего ребенка. (Напомним, что человек впоследствии часто неадекватно оценивает упущенные в жизни возможности, жалея о них.) Это заставляет нового ребенка особенно напрягаться, чтобы "ни в чем не уступать" умершему, которого мать по-настоящему любит, думая, что останься он в живых, был бы наверняка лучше. Это можно проследить на примере семьи Ван Гога, у которого умер, правда, только один брат. Один из моих пациентов увлеченно рассказывал о своем "счастливом" детстве. Я привыкла к такому идеализированному подходу, но в данном случае идеализация переходила все границы. Пациент говорил о совершенно поразительных вещах. Оказывается, сестра этого человека, умершая, когда ей не было и двух лет, обладала совершенно удивительными способностями. Она якобы ухаживала за больной матерью, пела ей песни, чтобы успокоить ее, знала наизусть молитвы и т.д... Когда же я спросила, неужели такое возможно, он посмотрел на меня так, словно я посягнула на самое святое, и ответил: "Вообще-то нет, но это был не ребенок, а чудо". Я сказала, что матери очень часто идеализируют своих умерших детей, рассказала ему про Ван Гога и под конец добавила, что ребенку порой очень трудно жить под таким прессингом, ибо он сам никак не "сравняется" с умершим "вундеркиндом" по своим способностям. Он снова совершенно автоматически заговорил об удивительных способностях своей сестры и вдруг весь затрясся, оплакивая ее смерть, случившуюся 35 лет назад. У меня создалось впечатление, что он, наверное, впервые оплакивал свои детские годы, т.к. слезы его были совершенно искренними. Только теперь я поняла, что мне вначале не понравилось в его голосе - неискренняя интонация. Может быть, говоря о своем детстве, он подсознательно подражал восторженным рассказам матери о своем первом ребенке. Его высокопарные, многословные излияния, долженствовавшие свидетельствовать о "безоблачном" детстве, были проекцией рассказов матери о "чудо-ребенке", а поэтому тон их был тем же, что и у матери. Но благодаря этому обстоятельству они дали психоаналитику возможность понять правду. — 133 —
|