Процесс тамплиеров

Рауль де Пресль сообщил, что, проживая в Лане лет за пять‑шесть до начала арестов, очень дружил с Жерве де Бове, приором местного представительства тамплиеров. Этот брат часто — буквально сотни раз! — говорил ему, что у тамплиеров есть некая тайная цель, но он скорее даст отрубить себе голову, чем кому‑нибудь расскажет о ней. Общие собрания ордена имели порой настолько тайную повестку, что если бы он, Рауль де Пресль, или даже сам король Франции что‑нибудь узнали об этом, то руководители ордена непременно убили бы его, невзирая на должности. Жерве говорил ему также, что у тамплиеров есть Устав — маленькая книжка, которую он готов показать Раулю; однако существует и другой Устав, тайный, который он ему не покажет ни за что на свете. Затем Жерве попросил Пресля помочь ему получить допуск на общее собрание ордена, потому что был уверен, что вскоре станет великим магистром. Пресль оказал ему эту услугу и попросил руководителей ордена допустить Жерве на общее собрание братства. Это было ему позволено, и вскоре «он (Пресль) увидел, что Жерве у тамплиеров в большой чести, и к нему с почтением относятся даже руководители ордена, как Жерве и предсказывал». Пресль ничего не мог сказать по поводу других статей обвинения, за исключением той, что имела отношение к способам принуждения, используемым внутри ордена. Он и прежде часто слышал рассказы Жерве и других тамплиеров о поистине ужасных тюрьмах ордена, где непокорные, осмелившиеся возражать приорам, проводят порой всю свою жизнь. Звучало это не слишком убедительно. Никола Симон, оруженосец Пресля, ничего не смог добавить к этому рассказу и ограничился тем, что сказал, что ничего не знает о предъявленных ордену обвинениях, «однако давно подозревал, что Упомянутый орден нехорош», — подозрения эти явно основаны на тех же «источниках», что и у Рауля де Пре‑сля60.

В понедельник и во вторник на следующей неделе комиссия слушала показания Гишара де Марсийяка. Его история, подобно рассказанному Преслем, была почти полностью основана на слухах, однако ей недоставало даже той доли правдоподобия, которая имелась в показаниях Пресля. Марсийяк утверждал, что слышал о статье обвинения номер тридцать, касающейся поцелуев в срамные места, еще лет сорок назад, и в различных городах и странах — в Тулузе, Лионе, Париже, Апулии и Арагоне, — от рыцарей, горожан и многих других. Об этом давно ходили слухи, которые он определил как «то, о чем говорят все и повсюду». Он не знал источника этих слухов, однако заявил, что они, по всей вероятности, исходят от «людей хороших и достойных». Однако большая часть его показаний была посвящена рассказу о том, как в орден принимали рыцаря по имени Гуго, одного из его родственников, а также о последствиях этого. Гуго вступал в орден в Тулузе; после торжественной церемонии его отвели в некую комнату, где были предприняты самые изощренные меры, чтобы никто не подглядывал, даже дверь изнутри была закрыта плотным занавесом, чтобы любопытствующие ничего не смогли увидеть в дверные щелки. Они очень долго ждали возвращения Гуго, и наконец он появился, облаченный в плащ тамплиера и выглядевший «очень бледным и словно чем‑то взволнованным, даже ошеломленным» , хотя до того был полон радостного воодушевления. На следующий день Гишар де Марсийяк спросил Гуго, что случилось, и тот ответил: никогда больше не знать ему радости ц душевного покоя, — но более ничего не прибавил. Когда же другие, по наущению Гишара, попытались расспросить его, это также ничего не дало и лишь растревожило юношу. Наконец одному из его друзей, Ланселоту де Паспрет, канонику из Орлеана, все‑таки удалось выяснить, что Гуго сделал себе круглую печать, на которой были вырезаны слова «Sigillum Hugonis Perditi» — т. е. «печать погибшего Гуго». Каноник полагал, что Гуго из‑за этого был в полном отчаянии, и Гишар попытался заставить своих родственников уговорить Гуго сломать эту печать. Однако ему удалось лишь получить отпечаток приведенных слов, сделанный Гуго на красном воске, но о предназначении печати он так ничего и не узнал. Пробыв в ордене два месяца, Гуго вернулся в родной дом, прожил там полгода, а потом заболел и умер, перед смертью исповедавшись у одного францисканца, которого пригласил к нему Гишар. На второй день допроса, т. е. во вторник 14 апреля, члены комиссии спросили Гишара, как он думает, почему Гуго называл себя «perditum>>(„погибшим“). Сперва Гишар ответил: видимо, потому, что Гуго погубил свою душу тем, что вменялось в вину тамплиерам. Потом он передумал и заявил, что, скорее всего, это произошло из‑за чрезмерной строгости Устава ордена. Более ему практически нечего было добавить; еще он сообщил, правда, об одном своем знакомом тамплиере, который впоследствии перешел в орден госпитальеров; а также до него доносились слухи, что великий магистр Гийом де Боже водил чересчур близкую дружбу с сарацинами и дружба эта принесла христианам немало вреда, однако вряд ли это достойно судебного расследования, ведь всем известно, что великий магистр отважно сражался и погиб при защите Акра в 1291 г.61. Гишар де Марсийяк так и не объяснил — да его, по всей видимости, и не спрашивали, — почему все же десять лет назад этот Гуго вступил в орден, о прегрешениях которого, по словам самого Гишара, в народе давно уже ходили такие упорные слухи, причем особенно много говорилось о непристойных поцелуях в срамные места при вступлении в орден.