|
- Надумали-таки приехать, - протянул он не то недоуменно, не то недовольно. - Я полагал, уже не приедете, час поздний. Ну, все равно, пожалуйте. Он пропустил нас в чистую большую горницу. Пахло щами и свежими стружками. Чиж спал в клетке. - Чайку с мороза не прикажете, господин Шилейко? Не желаете? Делом, значит, сразу займемся. Как угодно. Он вздохнул. Что-то недовольное или недоумевающее опять промелькнуло по его лицу. Как будто не хотелось ему заниматься "делом", за которым приехали мы... - Садитесь, господа, прошу покорно. Как крещены? - обратился он ко мне. - Георгий - значит Егор. Ну-с, начнем благословясь. Мы уселись. Хозяин посередине. Справа - я, слева - Шилейко. Накрытый холстом стол смутно белел перед нами. Минуту длилось сосредоточенное неприятное молчание. Потом тихим монотонным голосом, немного нараспев, столяр начал бормотать: Стоит мать-сыра земля, Бегут по земле три кобеля, Растут на земле три гриба. Идут по земле три Божьих раба, Владимир, Егор и Василий. У каждого кобеля свои дела. У каждого гриба своя нога. У каждого человека своя судьба. У Владимира. У Егора. У Василия. Потом понемногу стал он нашептывать быстрей и быстрей. Монотонный распев перешел незаметно в свист, мягкое оканье сменилось каким-то металлическим шелестом в голосе. Совсем как Шилейко читал в автомобиле пушкинское "Заклинание". "О, если правда, что в ночи..." - вспомнил я. - Если правда, что этот мужик-столяр нашептывает сейчас какую-то таинственную сагу, то что-то непонятное, сверхъестественное сейчас и произойдет..." А он шептал все быстрее, все лихорадочнее. Голос его все меньше напоминал обычный человеческий голос. Я взглянул ему в лицо. Оно было мутно-белое. Глаза закатились, губы прыгали. Мне стало холодно, грустно, страшно, отвратительно. Свистящая скороговорка, помимо моей воли, увлекала меня куда-то. Что-то мутно-липкое было в этом мерзком постепенном опутывании разума набором ритмических свистящих слов, где, как припев, повторялись наши имена вперемежку с Богородицей, Христом, зелеными лугами, морями-океанами и какими-то замысловатыми присказками. Несмотря на елейный смысл, неуловимый оттенок кощунства был во всем этом. Еще все время повторялось о руке - "белой руке", "сахарной руке", "царской руке", о которой тоскуют и от которой чего-то ждут Владимир, Егор и Василий. Явись, рука, из-под бел платка Владимиру, Егору и Василию... Вдруг совершенно отчетливо я увидел на столе перед собой женскую руку! Это была прелестная живая теплая смуглая рука, не переходившая в плечо! Она шевелилась и точно тянулась к чему-то, она вся просвечивала, словно сквозь нее проникало солнце... — 201 —
|