|
И дивно было мне, Фалесу Аргивянину, внимать рассказам этим из дрожавших уст простой, бедной, скромной вдовы жалкого плотника из Иудеи… — Скажи, Мать, — вопросил я, — не говорила ли Ты когда‑либо о снах этих Сыну Своему? — Говорила, — чуть слышно ответила Женщина. — И что же Ты слышала от Него, Мать? — Странен был ответ его, — ответила Она. — Он ласково сказал мне: «Забудь пока, мать, о чудных видениях своих. Но нет греха в них, ибо они — от Господа». И ещё сказал он так: «Когда кончится крест твой, мать, принятый тобою для меня, вернёшься ты в жизнь снов твоих…» Но что это значит — я не знаю… — Скажи, Мать, — снова вопросил я, — не помнишь ли Ты меня среди видений Твоих? Внимательно оглядела меня Женщина и задумчиво обратила бездонный взор Свой в тёмный угол лачуги. — Как только ты вошёл сюда, чужестранец, — тихо сказала Она, — я почувствовала, что ты не чужой мне. Но пока тщетно я роюсь в памяти моей… Но… постой… погоди… — И Она вдруг вскинула на меня бездонные очи. — Что значили слова твои о том, что ты пил уже молоко моё? И Она вскочила с места, не спуская с меня взора, загоревшегося вдруг мириадами солнц. Встал и я, Фалес Аргивянин, понявший, что наступил великий и страшный момент победы Света над мраком, Духа над плотью, Неба над Землёю, Богини над женщиной… — Погоди, вспоминаю, — медленно говорила Женщина, и тихо зазвучали из тёмных углов лачуги нежные звуки систрума и серебряных колокольчиков. — Вижу… храм… я… и ты, распростёртый у ног моих… верный слуга мой… другой храм… и снова ты — великий и мудрый… Ты… ты… пьёшь молоко моё… Фалес Аргивянин, верный раб мой!.. — каким‑то звенящим аккордом вырвалось из уст Её, и в тот же миг я пал к ногам Великой вочеловеченной Богини Изиды… Долго лежал я, Фалес Аргивянин, не смея поднять головы, ибо почитал себя недостойным созерцать лик просыпающейся Богини. А звуки дивных неземных мелодий всё ширились и росли, и только порой мне казалось, что в них доминировал какой‑то величественный, но грустный и печальный звук, как будто целый Космос жаловался Богу на свою сиротливость без ушедшей неведомо куда Богини‑Матери. — Встань, Фалес Аргивянин, встань, любимый слуга мой, — прошелестел надо мною голос Богини. — Встань и сядь. Забудь Небо, ибо мы здесь не для Неба, а для Земли… И я, Фалес Аргивянин, встал и сел. Всё было по‑прежнему: лачуга, и тёмные углы, и одетая в тёмное грубое платье скромная Женщина с покрывалом на лице. — 24 —
|