|
«Я, во–первых, указала на то неблагоприятное впечатление, какое вообще произвело избрание Бунина предметом премии; во–вторых, если уж кабинет не мог этому помешать, я попросила, по крайней мере, воздействовать на прессу с тем, чтобы приезд Бунина не принял бы под воздействием враждебных к нам элементов белой эмиграции характер политической кампании против Союза, выставления Бунина «жертвой» и т. п. МИД, как я узнала, делало попытки, чтобы Бунин вообще сюда не приехал, но попытки эти не удались. Во всяком случае, уже известно, что де Шассен организовывает вечер иностранных журналистов в честь Бунина. Нашего ТАССа (тов. Зейфертс) на вечере этом, конечно, не будет. Я тоже, разумеется, отказалась быть на торжестве при вручении премии». Советскому режиму нельзя отказать в последовательности. Пройдут годы, умрет Сталин, отбушует Вторая мировая война, состоится исторический XX съезд, осудивший сталинизм, но неизменной останется сущность тоталитарной власти. Теперь Нобелевскую премию получит не эмигрант, а писатель, живущий в СССР, Борис Пастернак. А реакция в конце 1950–х будет такая же, как в начале 1930–х. Там шумели: почему Бунину, а не Горькому? Здесь завопят: почему Пастернаку, а не Шолохову? И снова Россия (Советская, впрочем) отречется от своего великого сына. Снова советский посол не явится на торжества по случаю вручения премии, а советские газеты напишут такую же ахинею о возмущении мировой общественности решением Нобелевского комитета. Пройдут еще годы. Минует эра застоя, наступит перестройка. Нобелевскую премию получит высланный из страны Иосиф Бродский. И опять советский дипломатический корпус за рубежом окажется в шоке. Кто?то заявит, что у него другие эстетические вкусы, кто?то промямлит, что Нобелевский комитет волен принимать какие угодно решения, даже абсурдные. Лауреата уже в третий раз будут чествовать представители всех цивилизованных стран, и только СССР окажется в стороне. Коммунистическая идеология до последнего часа советской власти не допускала и мысли о возможности существования какой?либо несанкционированной литературы. Уверенность в своем превосходстве над учеными и писателями никогда не покидала вождей. Презрение к Нобелевскому комитету и к великому писателю пронизывает все документы МИД. Но после войны отношение к Бунину резко меняется. Вокруг него начинается возня дипломатического корпуса и разведки. Нельзя ли переманить писателя в СССР на волне охватившей общество эйфории? В СССР летят секретные бумаги бойцов невидимого фронта. Невозможно без омерзения читать отчет некоего А. Гузовского, сотрудника СССР во Франции. В лакейской всегда чутко улавливают настроения господ. Что четко усвоил пишущий, так это все тот же презрительно–высокомерный тон по отношению к Бунину: — 94 —
|