|
Мне вспомнился один любопытный случай из этой категории снов с псевдо-авторством; это было, должно быть, лет тридцать назад. Я проснулся, удерживая в памяти длинную и, как мне казалось, очень интересную повесть, которую я, по-видимому, написал во сне. Я помнил еЈ во всех подробностях и решил записать в первую же свободную минуту, как образчик 'творческого' сна, но и в расчЈте на то, что когда-нибудь могу воспользоваться этой темой, хотя повесть не имела ничего общего с моими обчными сочинениями и по своей теме и стилю резко от них отличалась. Часа через два, когда я принялся еЈ записывать, я обнаружил что-то очень знакомое; к великому моему изумлению, я понял, что это повесть Поля Бурже, которую я недавно прочЈл. Сюжет был любопытным образом изменЈн. Действие, которое в книге Бурже развЈртывалось с одного конца, в моЈм сне начиналось с другого. Оно происходило в России, все действующие лица носили русские имена, а для усиления русского духа был добавлен новый персонаж. Теперь мне как-то жаль, что я так и не записал этой повести в том виде, в каком воссоздал еЈ во сне. Она, несомненно, содержала в себе много интересного. Прежде всего, она была сочинена с невероятной быстротой. В обычных условиях бодрственного состояния переработка чужой повести с сохранением объЈма, перенесением действия в другую страну и добавлением нового персонажа, который появляется почти во всех сценах, потребовала бы, по моим подсчЈтам, самое малое недельной работы. Во сне же она была проделана без каких-либо затрат времени, не считая времени протекания самого действия. Эта небывалая быстрота умственной работы во сне неоднократно привлекала внимание исследователей; на их наблюдения опираются многие неверные выводы. Хорошо известен один сон, который не раз упоминали, но так по-настоящему и не поняли. Он описан Мори в его книге 'Сон и сновидения' и, по мнению Мори, доказывает, что для очень долгог сна достаточно одного мгновения. 'Я был слегка нездоров и лежал в своей комнате; мать сидела около моей кровати. И вот мне приснилась эпоха Террора. Я присутствовал при сценах убийств, затем я появляюсь перед революционным трибуналом; вижу Робеспьера, Марата, Фукье-Тенвилля и прочие мерзкие фигуры этой ужасной эпохи; спорю с ними; и вот наконец после множества событий, которые я смутно припоминаю, меня предают суду. Суд приговаривает меня к смертной казни. В окружении вопящей толпы меня везут в повозке на площадь Революции; я поднимаюсь на эшафот; палач привязывает меня к роковой доске, толкает еЈ - нож падает, и я чувствую, как моя голова отделяется от тела. Я просыпаюсь, охваченный отчаянным страхом - и чувствую на шее прут кровати, который неожиданно отломился и, подобно ножу гильотины, упал мне на шею. Это случилось в одно мгновение, уверяла меня мать; тем не менее, удар прута был воспринят мной как исходная точка сна с целой серией последующих эпизодов. В момент удара в моей голове пронеслись воспоминания об ужасной машине, действие которой так хорошо воспроизвело падение прута из балдахина над кроватью; оно-то и пробудило во мне все образы той ужасной эпохи, символом которой была гильотина.' — 235 —
|