|
Сознание как пространство 421 тельных оценок на протяжении длительного времени, показывающие то или иное сочетание бимодальности, внезапных скачков, возвращений к предыдущим показателям, замедления или ускоре- |ния изменения, и аномальной изменчивости, указывают на резкие качественные изменения организации, которые постулирует теория катастроф. На более микрогенетическом уровне все эти показатели также будут описывать флуктуации и внезапные реорганизации перцептуального распознавания в экспериментах с тахистоскопом, а также разрывы и включения причудливости в формировании сновидений. Моделирование катастроф действительно позволяет представ-' лять формальную динамику психологических моментов или стадий развития, колеблющихся между многочисленными аттракторами, репеллерами, пределами и разделителями (Abraham & Shaw, 1988). Однако это достигается ценой изображения формальных свойств I только одного искусственно изолированного аспекта феноменоло-1 гии опыта. Полный логос опыта, который искали Левин, Гибсон и * Хайдеггер, ускользает от нас в диаграммах Тома и Зеемана так же, как ускользал в'диаграммах Левина. Хотя отображение внезапных реорганизаций жизненного пространства с помощью модели ломающихся волн и относится к «специфике» непосредственного опыта, это достигается, как и в случае абстрактных графических представлений в современной физике (Miller, 1984), за счет сочетания соглашения и чрезвычайно избирательного акцента. Модели теории катастроф формализуют «скорость опосредующих процессов», о которой говорил Левин, но при этом приносят в жерву любую более широкую феноменологию. Мы столь же безусловно находимся «в» своем опыте, как и «в» физической вселенной, и не исключено, что мы не можем «рисовать» ни то, ни другое, не притворяясь, что мы занимаем вымышленную позицию вне самих себя, которая неизбежно должна искажать нашу точку зрения и делать ее неполной. Граница между жизненным пространством и чужеродной оболочкой как двойной тор Сходный урок выявляется из рассмотрения еще одной особенности графических изображений жизненного пространства у Леви-\ на, которая также должна искажать более широкую феноменоло- 422 Сознание и реальность гию нашего опыта. Однако в данном случае ни Левин, ни его критики, по-видимому, этого не заметили. Если помнить о том, что все проводимые границы должны отражать «психологическую реальность» как ее переживает индивид, становится очевидным, что между границами, разделяющими различные внутренние области жизненного пространства, и общей границей между жизненным пространством и чужеродной оболочкой существует решающее различие с точки зрения их отношения к описательной феноменологии. Проведение границы между жизненным пространством и чужеродной оболочкой в качестве определенной линии должно означать, что я переживаю ее как препятствие или самостоятельную область. Если я рисую эту линию очень тонкой, то означает ли это, в соответствии с правилами для границ внутренних областей, что я ощущаю свою непосредственную ситуацию особенно открытой для «чужеродных» влияний, которые не могу предвидеть? (если бы я мог их предвидеть, они бы стали внутренними областями). Если я рисую ее очень толстой, говорю ли я тем самым, что не ощущаю ничего вне моего «мира», или что я действительно чувствую себя абсолютно защищенным от неожиданного? Однако граница, окружающая жизненное пространство и отделяющая его от чужеродной оболочки, обычно вообще не переживается. Граница, которую Левин проводит вокруг жизненного пространства имеет совершенно иной эмпирический и концептуальный статус, чем области, границы и плотности которых показывают наш действительный опыт. — 295 —
|