|
койство, вызываемое дыханием или определенным, типичным положением тела, биофизическая структура не была действительно избавлена от своих расстройств. Когда я <выкачал> ее эмоции, она утратила веселость, <силы> были близко, лоб стал бледным и неподвижным. <Есть какое-то препятствие между кожей лба и мозгом>, - сказала она. И добавила, что это всегда возникало в том случае, когда <силы> были рядом; и всегда исчезало вместе с ними. В течение следующего периода лечения (с двадцать восьмого по тридцать второй сеанс), пациентке было значительно лучше. Она неоднократно говорила: <Я не знаю, хочу ли я выздороветь...> Говоря это, она подразумевала, что не знала, что с ней случится, когда она поправится. Несколько раз она умоляла меня: <Пожалуйста, помогите мне против <сил>... их нет сейчас вокруг, но я знаю, что они вернутся... Я так их боюсь... спасите меня...> Сейчас стало вполне ясным, что <силы> были ее искаженным восприятием плазматических оргонотических потоков; что она любила и страшилась их в одно и то же время; что всякий раз, когда потоки становились сильными, она впадала в состояние, подобное оцепенению. Ощущение <сил>, их переход в психические механизмы и неподвижность оптического сегмента сформировали единый функциональный союз. Я видел, что она борется против подлого, жестокого выражения в своих глазах. Я поддержал ее, разрешив уйти и преодолеть это выражение. Она достигла цели с некоторым усилием и немедленно почувствовала себя значительно лучше: но в то же самое время она слишком близко подошла к кататоническо-му состоянию, и так было всякий раз. когда у нее в глазах возникало выражение сильной ненависти. Однажды она встала, подошла к шкафу в состоянии, подобном оцепенению, взяла нагреватель и положила его включенным перед дверью шкафа; затем она соорудила на двери крест из вешалок. <Я должна была успокоиться и обратиться к силам>, - сказала она. Она также сказала мне немного позже, что чувствует только некоторые части своего мозга; другие части <были скручены> и, следовательно, она была <приведена в замешательство>. Я хорошо знал, что ей придется пройти через сильный приступ волнения с возможным полным впадением в кататонию, когда плазматические потоки прорвутся с новой силой. Но это всецело зависело от того, достигнет она полного дыхания или нет. В течение следующих четырех недель она чувствовала себя хорошо. Она хорошо работала в офисе; она была общительной и веселой; приступы <удаления> стали редкими и были не такими сильными, как обычно. Правда, иногда она возвращалась в свое шизофреническое состояние. Например, она пришла однажды с животом, обмотанным липкой лентой <для того, чтобы быть вместе с собой...> Невротики просто выражают страх разрывания; наша пациентка действительно приняла меры против разрывания типичным психопатическим способом. Но мы оба понимали, почему она делала такие вещи, и она совершенно не знала, когда она прекратит их делать. Я приложил огромные усилия, чтобы рассказать ей о грядущей опасности, и она поняла это с истинно шизофренической смышленостью. — 313 —
|