|
Верхняя часть туловища, сокращаясь, двигалась вперед, середина живота оставалась спокойной, а нижняя часть туловища, сокращаясь, двигалась в направлении, противоположном направлению движения верхней. Во время таких приступов пациент наполовину выпрямлялся, тогда как нижняя часть туловища двигалась кверху. Все происходившее представляло собой единое, органическое движение. Были часы, когда такое движение совершалось непрерывно. Чередуясь с этими сокращениями всего тела, в теле, особенно в ногах и животе, наступали ощущения «течения», которые он воспринимал как приятные. Положение рта и лица изменялось мало. Во время одного из приступов лицо пациента приобрело совершенно рыбье выражение. Он сказал, не дожидаясь приглашения, и прежде, чем я успел обратить его внимание на это; «Я чувствую себя как простейшее», а потом: «Я чувствую себя как рыба». Так что же произошло? Пациент своими телодвижениями изображал бьющуюся, очевидно пойманную, рыбу, не имея и понятия об этом, не установив связи с помощью ассоциаций. На аналитическом языке сказали бы: он играл пойманную рыбу. Наличествовали все признаки, позволявшие говорить об этом. Перекошенные и застывшие губы были судорожно вытянуты вперед. Тело вздрагивало от плеч до ног. Спина была жесткой, как доска. Не вполне понятно было на этой фазе положение рук, которые пациент при конвульсиях на протяжении определенного времени простирал вперед, как бы обнимая кого-то. Теперь я не помню, обратил ли его внимание на связь с историей о форели или он сам осознал эту связь (что в данном контексте не так уж и важно), но он непосредственно чувствовал ее и нимало не сомневался в том, что он сам был как ловцом форели, так и этой форелью. Конечно, все это имело непосредственное отношение к разочарованию в матери. В детстве она с определенного момента оставляла его без внимания, плохо обращалась, часто била. Нередко случалось, что мой будущий пациент ожидал от матери чего-то очень хорошего, а происходило нечто прямо противоположное. Теперь стала понятна его осторожность. Он никому не верил, он не хотел быть пойманным. Вот какова была глубочайшая причина его поверхностности, его страха перед преданностью делу, перед взятием на себя деловых обязательств и т. д. Когда мы проработали эту связь, сущность больного изменилась поразительным образом. Его поверхностность исчезла, он стал серьезен. Серьезность проявилась внезапно во время одного сеанса. Пациент сказал буквально следующее: «Я ничего не понимаю, все стало вдруг таким смертельно серьезным». Это не было, к примеру, воспоминанием о серьезной эмоциональной позиции, занятой когда-то в детстве, — он действительно изменился от поверхностности к серьезности. Стало ясно, что его болезненное отношение к женщинам, то есть страх соединиться с женщиной, проявить преданность ей, был связан со страхом, ставшим элементом его психической структуры и коренившимся в характере. Женщины усиленно искали расположения этого мужчины, чем он пользовался на удивление редко. — 189 —
|