Письма Махатм

А теперь подойдем к самой последней части, к доказательству, что с вами не «обошлись несправедливо», как вы жалуетесь в вашем письме, хотя вы обошлись с Г.С. О[лькоттом] и Е.П.Б. очень жестоко. Ваш величайший повод к недовольству вызван вашим недоумением. Мучительно, вы говорите, когда вас всегда держат в неизвестности. Вы чувствуете себя глубоко обиженным по поводу того, что решили назвать очевидным и растущим «недружелюбием и переменой тона» и т.д. Вы ошибаетесь от начала до конца. Не было ни «недружелюбия», ни перемены в чувствах к вам. Вы просто не понимали естественную прямоту М., каждый раз, когда он говорит или пишет о серьезных вещах.

Что касается моих кратких замечаний, высказанных мною о вас Е.П.Б., которая обратилась ко мне и была права, – вам никогда не приходила в голову мысль об истинной причине этого: у меня не было времени, я едва мог уделить мимолетную мысль вам самому и Лондонской Ложе. Как хорошо Е.П.Б. сказала: «Никто никогда не думал обвинять вас в какой-либо намеренной неправоте» по отношению к нам самим или к челам. Что касается непреднамеренной неправоты, к счастью, вовремя предотвращенной мною, то она, несомненно, была вызвана беззаботностью. Вы никогда не думали о разнице физических возможностей бенгальца и англичанина, о выносливости одного и другого. Мохини был оставлен вами в течение многих дней в холодной комнате без камина. Он не произнес ни слова жалобы, и мне пришлось охранять его от серьезного заболевания, отдавать ему мое время и внимание – ему, в ком я так нуждался для создания известных результатов и кто пожертвовал всем для меня... Отсюда и тон М., на который вы жалуетесь. Теперь вам объяснено, что с вами «не обходились несправедливо», но что вам просто надо было принять замечание, которое для вас было неизбежно, так как иначе подобная ошибка могла бы повториться опять.

Затем, вы отрицаете, что у вас когда-либо была злоба против Кингсфорд. Очень хорошо, назовите это по-другому, если вам нравится; все же это было чувство, которое послужило помехой строгой справедливости и заставило Олькотта совершить гораздо худшую ошибку, чем он уже сделал, но которой было позволено развиваться в своем направлении, ибо это соответствовало целям и не приносило большого вреда, за исключением только самого Олькотта – которого за это так беспощадно отчитывали. Вы обвиняете его в нанесении вреда вашему Обществу и притом «непоправимого»? Где этот нанесенный вред?.. Вы опять ошибаетесь. Только ваша нервность заставила вас написать Е.П.Б. слова, которые я хотел бы, чтобы вы никогда не произносили – ради вас самого. Должен ли я привести вам доказательства, во всяком случае по одному делу, до чего несправедливы вы были, подозревая любого из них (Е.П.Б. и Олькоттта. – Ред .), что они или жаловались нам на вас, или наговорили о вас то, чего не было? Я верю, что вы никогда не повторите того, что я вам сейчас скажу о том, кто был (или мог быть, но не был, ибо пришел слишком поздно) моим невольным «доносчиком» о ситуации с Мохини. Вы вольны это проверить в любой день, но я бы не хотел, чтобы эта прекрасная женщина почувствовала себя расстроенной и несчастной из-за меня. Это была мадам Гебхард, которую я обещал посетить ее оккультно. Я увидел ее в одно утро, когда она сходила по лестнице, пока я был занят с Мохини, делая его непроницаемым [для холода]. Она видела, как он дрожал от холода, поскольку он тоже спускался с верхнего этажа. Она знала, что он все еще живет в своей маленькой комнате без камина после того, как Олькотт уехал, хотя его легко можно было поместить в другой комнате. Она остановилась, чтобы подождать его, а я заглянул в ее сознание и услышал, как она мысленно произнесла: «Ну и ну... Если бы только его Учитель это знал!..» – и затем, дождавшись Мохини, спросила, нет ли у него еще какой-нибудь теплой одежды, и добавила еще несколько ласковых слов. «Его Учитель – знал» и уже поправил зло и, зная, что это непреднамеренное зло, никакого «недружелюбия» не питал, ибо слишком хорошо знал европейцев, чтобы не ожидать от них больше, чем они могут дать. Это не единственный безмолвный упрек, адресованный вам в сердце мадам Гебхард, как и в умах нескольких других ваших друзей; и это правильно, что вам нужно это знать, помня, что они, подобно вам самому, судят почти обо всем по внешним признакам.