Письма Махатм

В одном грехе, однако, я сознаюсь , что «виновен». Этот грех заключается в острейшем чувстве раздражения против мистера Хьюма после получения его торжествующего статистического письма, ответ на которое вы находите включенным в письмо для вас, в котором я посылал вам материал для вашего ответа на письмо мистера Хандалавала[299], которое вы отправили обратно Е.П.Б. Если бы я не был раздражен, я, возможно, не провинился бы в пропуске. Это теперь моя карма . Мне не следовало раздражаться или терять хладнокровие; но это его письмо, я полагаю, было седьмым или восьмым такого рода в течение двух недель. И я должен сказать, что наш друг применяет самым жульническим образом свой интеллект для выдвигания наиболее неожиданных софизмов, какие я когда-либо знал, чтобы щекотать человеческие нервы! Под видом строгого логического рассуждения он совершает ложные выпады в сторону своего противника, и каждый раз, не в силах найти уязвимое место и будучи изобличен, он отвечает с самым невинным видом: «Что вы! Это – для вашей пользы, и вы должны быть благодарны! Если бы я был Адептом, я бы всегда знал, что мой корреспондент на самом деле подразумевает, и т.д.» Будучи Адептом в некоторых малых делах, я знаю, что он на самом деле подразумевает, и это сводится к следующему: если бы мы разгласили ему всю нашу философию, не оставив никакой непоследовательности необъясненной, это все же ни к чему не привело бы. Ибо, как в наблюдении, изображенном в куплете Худибразиана (Hudibrassian):

У этих мух имеются другие мухи, кусающие их.

А у тех мух – свои мухи, и так без конца… —

так обстоит дело и с его возражениями и аргументами. Объясните ему одно, и он найдет изъян в объяснении; удовлетворите его, доказав, что последнее в конечном счете было правильно, и он накинется на вас за то, что вы говорите слишком медленно или слишком быстро. Это невозможная задача, и я от нее отказываюсь. Пусть это длится до тех пор, пока все не будет раздавлено собственным весом. Он говорит: «Ни у какого папы римского целовать туфлю я не могу», – забывая, что никто его об этом не просит. «Я могу любить, но не могу поклоняться», – говорит он мне. Пустые слова – никого он не может любить и никого не любит, кроме А.О. Хьюма, да и никогда не любил. Действительно, можно бы воскликнуть: «О, Хьюм, пустое слово твое имя!» – и это доказывается следующими словами, которые я выписываю из одного его письма: «Не будь никакой другой причины, я бы любил М. за его большую преданность вам, а вас я всегда любил (!). Даже когда я наиболее зол на вас – ведь всегда бываешь наиболее чувствительным по отношению к тем, о ком больше всего заботишься, – даже если бы я был вполне убежден, что вы – миф, даже тогда мое сердце стремилось бы к вам, как оно часто стремится к откровенно выдуманным героям ». Какая-нибудь сентиментальная Бекки Шарп, пишущая воображаемому возлюбленному, едва ли смогла бы выразить свои чувства лучше!