|
- Извините меня, madame et monsieur... что я вас прерываю... Но я говорю по-французски, я родом из Пондишери, - вдруг огорошил нас на языке Виктора Гюго новоприбывший тем же тихим, нежным голоском, в котором не слышалось ни малейшей нотки насмешки, столь понятной бы в его случае. Я не выдержала и расхохоталась на весь сад; но полковник почему-то рассердился, хотя и скрыл довольно ловко неприятную конфузию. - А... вы из Пондишери? Очень, очень рад. Значить, нам будет легче объясняться... А я уже было боялся, что мы не поймем друг друга... - Я говорю и по-английски, - прозвучал тот же голос. - Превосходно! - воскликнул полковник, и тут же, и столь же внезапно он видимо утрачивал кое-что из своего благоговения пред таким обширным светским образованием в ущерб, как он полагал, наукам мистическим. - Превосходно! Садитесь же сюда к столу и познакомимся... Вы к нам от такур-саиба?.. - Да, это он послал меня к вам... - Вы его чела?.. Ах да, извините меня, между прочим, что я принял вас за одного из Братства Рощи... Я полагал... И, не высказав, что именно он полагал, полковник весело, хотя немного и принужденно, рассмеялся. - Вы не должны извиняться, потому что вы угадали верно... я действительно принадлежу к этому братству. Мне сделалось положительно жаль полковника, до такой степени он растерялся при этом новом поражении. Широко раскрыв под очками зрачки, не сводя глаз с лица юноши, бедный президент смотрел на него таким растерянным взглядом, как будто видел пред собою выходца с того света. Смотрела и я на него с величайшим любопытством, а за мной и два индуса: Мульджи и бабу. Один Нараян сидел, грустно поникнув головой и, казалось, смотрел лишь в самого себя, не замечая никого и ничего. - Вы... вы один из этих удивительных адептов... Вы садху!. Я так и знал... Я это предчувствовал!.. - Oh my prophetic soul! - тихо продекламировал бабу из Гамлета. - Пока только кандидат в оные: скромный шишия <<197>> к вашим услугам, полковник-саиб, которому такур-саиб поручил ваше предварительное воспитание, если позволите. Незнакомец говорил тихо, серьезно и с большим достоинством. Ни малейшей улыбки на его юношеском, почти детском лице, без малейшего следа бороды и с еле заметным пушком на верхней губе. На вид ему казалось не более шестнадцати лет. Только вглядываясь пристальнее в его замечательное лицо, несомненно дравидского типа, можно было заметить на нем признаки возмужалости. Он сидел у стола, и теперь на него падал яркий свет лампы, позволявший мне рассмотреть вернее его черты. Он был еще ниже ростом и вообще еще миниатюрнее нашего маленького бабу. Его крошечные, как у десятилетней девочки, ручки лежали на столе, напоминая мне своею атласистой кожей и цветом красивые бронзовые руки на пресс-папье. Овальное, поражающее своею худобой и нежностью лицо, с маленьким прямым носом, маленьким с тонкими губами ртом и неестественно огромными глазами и бровями, черными, словно он их намазал дегтем, все это осененное львиной гривой, вьющиеся волны которой падали в беспорядке на его уши, лоб и плечи. Костюм его состоял, как и у нашего бабу в знойные дни, из нескольких аршин тончайшей белой кисеи, из-под которой виднелись угловатые очертания его изможденного остова. Две глубокие морщинки между бровей, такие же складки у углов рта и глаз красноречиво опровергали первое впечатление юности. Позднее мы узнали, что ему далеко за тридцать лет. — 263 —
|