|
Но для нас она была просто доброй и любящей бабушкой, только очень ранимой. В старости она постоянно страдала от депрессии. Возможно, эта депрессия развилась в ней от сознания своей вины за измену Невилу, которую она совершила в молодости. Видимо, это сознание вины и стало причиной того, что в качестве средства против депрессии у нее развилась склонность к покупке дорогих, но обычно совершенно бесполезных вещей, при этом она убеждала себя, что отлично вкладывает деньги. Так, однажды бабушка приобрела старый разрисованный цыганский фургон и лавку, торгующую горячей пищей, чуть выше по дороге к нашему дому. Но без надлежащего ухода фургон стал дряхлеть и покрываться ржавчиной, а съестная лавка превратилась в ее собственный магазинчик, где продавали антиквариат и разную рухлядь. Это, конечно, было несчастьем. Помимо того что в лавке требовалось присутствие продавца (зачастую им становился кто‑нибудь из членов семьи, включая Найгла, который обычно быстро засыпал на стуле перед лавкой, накрыв голову газетой), выяснилось, что держать магазинчик абсолютно нерентабельно. Но главное, он служил постоянной причиной смеха и источником шуток. (Симпатичный шутник и проказник Найгл, второй муж бабушки, в свое время был весьма преуспевающим политиком. Во время Второй мировой войны он был награжден Военным крестом[4], а потом занимал незначительный пост в правительстве. Но для меня он был добрым и милым дедушкой, которого мы все очень любили.) Домашняя жизнь была бурной и весьма беспорядочной. Но это было естественно для моих родителей, особенно для мамы, которая, даже по ее собственным представлениям, была и остается довольно взбалмошной – в лучшем смысле этого слова. Я привык характеризовать свою семью такой фразой: «Семьи подобны сливочной помадке – мягкому лакомству с твердыми орехами». Приятная сторона этой беспорядочной жизни состояла в том, что мы постоянно разъезжали и встречались с интересными людьми со всего света, которые тянулись к маме, – это стало для нас привычным. Либо мы забирались в старый фургон и ехали послушать какого‑нибудь американского лектора, либо помогали в ее новом бизнесе – она занялась продажей блендеров и фильтров для воды. Ели когда придется, не соблюдая определенного часа для завтрака и обеда. Из мусорного ведра извлекался пакет со свиными отбивными, что сопровождалось бессмертной фразой: «Они же еще совсем свежие!» (Даже если накануне папа выбросил их, так как они стали подозрительно серого цвета.) Казалось, в отношении еды мама преследовала единственную цель – откормить нас словно на убой. Позднее это заставило меня кинуться в другую крайность: у меня развилось «нездоровое» стремление к здоровому питанию. (Хотя, вероятно, мне следует благодарить маму за мой «железный» желудок, который позволял мне без ущерба выносить длительные съемки передачи по выживанию. Так что благослови Бог все эти свиные отбивные!) — 17 —
|