|
Роняю велосипед, оседаю на песок сам, втягиваю голову в прозрачную тень ближайшего саксаулового деревца. Закрываю глаза. Замираю. Я не способен радоваться покою, на эмоции не осталось энергии. Солнечные лучи жадно нащупывают мое распластанное тело. Я чувствую, как на коже, под мышками и на висках выступает предательская испарина. Она несет облегчение и… смертельную угрозу. Каждую испарившуюся каплю пота я должен возместить каплей выпитой воды. А у меня ее нет. Во фляжке, привязанной к рулю, осталось не больше трех глотков, которые я должен дотянуть до полудня. По глотку на полчаса! Я ничего не могу противопоставить жаре. Я не умею зарываться в песок до глубинных прохладных слоев, как это делают ящерицы. Не имею разветвленной корневой системы, способной поднять воду с 30‑метровых глубин, как пустынные растения. Не обладаю верблюжьей способностью накапливать воду впрок. Тушканчик, ящерица‑круглоголовка в сравнении с человеком существа более совершенные, более приспособленные к жаркому климату. Я бы с готовностью пошел на выучку к ним, к скорпионам, к жукам‑скарабеям, если бы тому не мешали мои габариты и чувство человеческого достоинства. В проект человека конструктивно заложено «водяное охлаждение» (тут матушка‑природа явно промахнулась. Специалисты утверждают, что воздушное намного надежнее). Каждый грамм испарившегося с поверхности тела пота уносит с собою полученные извне лишние тепловые калории. Больше жара – больше пота. Мы как бы «отливаем» сами себя. Но, обеспечивая температурный комфорт, пот одновременно тянет из организма влагу. Когда вода есть в неограниченном количестве, мы этого не замечаем, но когда ее нет, начинается обезвоживание. Потеря 15% воды из организма в пустыне равнозначна смерти. Грустный парадокс: чтобы выжить в пустыне, необходимо нейтрализовать механизм теплозащиты! Иначе говоря, ювелирно балансировать между двумя смертельными опасностями – водным изнурением и тепловыми и солнечными ударами. А это очень и очень непросто. Со вчерашнего вечера у меня «читаются» первичные признаки обезвоживания. Слюна стала вязкой, пластилинообразной, размазывается белесой пленкой по языку, губам, липнет к нёбу – не сглотнешь, не сплюнешь. Исчезли слезы. Не в том беда – захочешь поплакать от мук телесных и не сможешь, – а в том, что сохнут глаза, слабеет зрение. Язык обсох, стал как деревянный, кажется, он весь в мелких сухих занозах, которые скребут нёбо. Даже кровь из лопнувших губ, ссадин не течет, а как‑то постепенно выдавливается, словно паста из тюбика, тягуче капает, сворачивается на песке темно‑красными шариками. 5, 10, 15 шариков. Это уже не жидкость – «кисель», с которым сердце справляется с трудом. И еще: стоит закрыть глаза – снятся сны, от первой до последней минуты наполненные водой. Одной только водой, и ничем больше. — 181 —
|