Искусство толкования. Часть 2.

То, что входит в начало уменья режиссерского толкования, не только поддается, но и требует рациональной обработки: изучения, тренировки, непрерывного совершенствования. Но без этого «начала» - подлинности видения целостности и связей, ее образующих, самое совершенное умение обозначать задан­ное, выдуманное или сочиненное может в лучшем случае при­вести лишь к квалифицированной подделке под искусство. Такими бывают, например, стихи ученых эрудитов типа В. Брюсова.

Как и в других искусствах, у режиссера, я полагаю, долж­но возникнуть и возникает то «целое», которое может обеспе­чить точность расшифровки текста пьесы. Это «целое» есть намечающаяся в контурах связь, то, по выражению Л.Н. Толс­того, «сцепление», которое предугадывается в пьесе в целом как некая грандиозная метафора.. Она связывает, с одной сто­роны, все, что составляет пьесу, и все представления о ней с тем, что, с другой стороны, свойственно личности режиссера -что входит в круг его потребностей, его влечений, привязан­ностей и возможностей.

Так, метафорами можно считать сами названия произведе­ний. «Лес», «Гроза», «Последняя жертва», «Мещане», «Дядя Ваня», «Вишневый сад», «Идиот», «Бесы» - разве все это не метафоры? Может быть, в названии произведения наиболее ясно видна возможность понимать эту метафору по-разному: как обиходно-житейское, деловое наименование, как абстракт­но символическое обозначение или как метафору в настоящем ее смысле со всеми вытекающими последствиями.

Вот как, например, И.Ф. Анненский воспринимает повести Гоголя: «Гоголь нигде не дал нам такого страшного и исчер­пывающего изображения пошлости, как в своем «Портрете» <...>. Гоголь написал две повести: одну он посвящает носу, другую - глазам. Первая веселая повесть, вторая - страшная. Если мы поставим две эти эмблемы - телесность и духовность - и представим себе фигуру майора Ковалева, покупающего, неизвестно для каких причин, орденскую ленточку, и тень умирающего в безумном бреду Чарткова, - то хотя на минуту почувствуем всю невозможность, всю абсурдность существа, которое соединило в себе нос и глаза, тело и душу <...>. А ведь может быть и то, что здесь проявился высший, но для нас уже недоступный юмор творения и что мучительная для нас загадка человека как нельзя проще решается в сфере высших категорий бытия» (10, стр.19-20).

Может быть, люди разных наклонностей - «художествен­ной и мыслительной», «Гамлеты и Дон Кихоты», «право- и левоп олуш ар ники» - предрасположены к тому или другому пониманию названий, да и слов вообще?