В последующие дни князь и мадам Рекамье много гуляли вдвоем, катались в лодке по озеру и танцевали. Как раз во время танца он наконец и заключил ее в свои объятия. Они подолгу разговаривали, их беседы затягивались допоздна. Но он продолжал теряться в догадках, не в силах понять ее: она казалась ему такой возвышенной, благородной и целомудренной, и вдруг следовало то касание руки, то неожиданное игривое замечание. Проведя в замке две недели, самый завидный жених Европы, забыв о своих холостяцких привычках, просил руки мадам Рекамье. Он был готов перейти в католичество, принять ее религию, ей предстояло развестись со своим супругом, который был много старше ее. (Она сказала князю, что никогда не была счастлива в браке и что католическая церковь сможет дать согласие на его расторжение.) Затем она должна была переехать к нему в Пруссию. Мадам обещала, что все будет так, как он хочет. Князь поспешил в Пруссию просить разрешения на женитьбу у своей семьи, а мадам возвратилась в Париж добиваться аннулирования брака. Август забрасывал ее пылкими письмами, говорившими о его любви к ней, и ждал. Время шло, он чувствовал, что сходит с ума. И наконец ответное письмо: она передумала. По прошествии нескольких месяцев мадам Рекамье прислала Августу подарок: знаменитый портрет кисти Жерара, на котором она изображена полулежащей на кушетке. Князь проводил часы у картины, пытаясь разгадать таившуюся в ее глазах загадку. Он пополнил ряды ее побед — мужчин, которые, подобно писателю Бенжамену Констану, могли сказать о ней: «Она была моей последней любовью. До конца своих дней я буду напоминать дерево, спаленное молнией». Толкование. Список побед мадам Рекамье становился все более впечатляющим по мере того, как шли годы: в него вошли князь Меттерних, герцог Веллингтон, писатели Констан де Ребек и Шатобриан. Для всех этих мужчин она становилась наваждением, которое лишь усиливалось в разлуке с ней. Источник ее власти был двояким. Прежде всего она обладала наружностью ангела, и это притягивало мужчин. Ее прелестное личико будило в них родительский инстинкт, чаруя своей невинностью. Но имелось и второе свойство, которое то и дело прорывалось наружу в игривых, призывающих к флирту взорах, безудержном танце, внезапной, бьющей через край веселости — все это застигало мужчин врасплох. В ней, безусловно, крылось больше, чем им казалось поначалу, ей была свойственна интригующая сложность. Наедине с собой они пытались разобраться в этих противоречиях, в их кровь постепенно проникал яд. Мадам Рекамье была тайной, задачей, которую страстно хотелось решить. Какая бы женщина ни была вам по вкусу — кокетливая чертовка или неприступная богиня,— она именно такой и оказывалась. Она, конечно, поддерживала и усиливала эту иллюзию тем, что удерживала мужчин на расстоянии, не давая им возможности узнать, какова же она на самом деле. Она была мастерицей точно рассчитанного эффекта — вспомним, например, ее появление в Шато де Коппе, когда ей потребовались считанных несколько секунд, чтобы оказаться в центре внимания. — 177 —
|