|
Через несколько лет Мэрилин попыталась пробиться в киноиндустрию. Все режиссеры твердили одно: хотя она довольно миленькая, для кино у нее недостаточно красивое лицо. Время от времени ей удавалось получить эпизодическую роль, причем, стоило Мэрилин появиться на экране — хотя бы на несколько секунд,— мужчины в зале сходили с ума, а кинотеатры взрывались оглушительным свистом. Но никто из режиссеров не усматривал в этом ничего особенного, во всяком случае, никому в голову не приходило, что это качество могло бы сделать ее звездой. В 1949 году ей было уже двадцать три, а карьера все не двигалась с места. Но вот в один прекрасный день случайно, из разговора в ресторане, Монро узнала, что снимается новый фильм с Граучо Марксом «Счастливая любовь». Режиссер Дэвид Миллер искал актрису, которая должна была прогуливаться рядом с актером и при этом двигаться так, чтобы, как выразился сам Маркс, «мое престарелое либидо поднялось на дыбы, из ушей повалил дым». Добившись свидания с режиссером, Монро прошлась перед ним, импровизируя особую походку. «Да это же Мэй Уэст, Теда Бара и Бо Пип в одном лице,— заявил Маркс, просмотрев пробу. — Завтра же утром приступаем к съемкам». Так Мэрилин создала свою особую походку — не то, чтобы очень естественную, но представляющую собой странную и зажигательную смесь невинности и сексуальности. В последующие годы Мэрилин, пробуя и ошибаясь, училась тому, как еще усилить свое воздействие на мужчин. Голос у нее всегда отличался притягательностью — тихий голосок маленькой девочки. Но в кино его воздействие было ограничено, пока кто-то не подсказал ей изменить тембр, сделав его немного пониже, и придать интонации глубокие, теплые нотки, ставшие в конечном итоге ее фирменным знаком: обольстительная смесь ребенка и чувственной самки. Перед каждым выходом на съемочную площадку, да что там, даже перед каждой рядовой вечеринкой Мэрилин проводила перед зеркалом долгие часы. Большинство считали это проявлением не то тщеславия, не то нарциссизма, странной влюбленностью в собственную внешность. На самом деле она часами работала над внешностью, совершенствуя имидж. Мэрилин потратила годы на изучение и практическое освоение этого искусства. Голос, походка, лицо, взгляд — все было построено, сконструировано, отработано. Находясь на пике славы, она обожала без привычного макияжа и шикарных нарядов ходить по ныо-йоркским барам, где в таком виде ее никто не узнавал. Успех наконец пришел, но вместе с ним выявилось крайне досадное обстоятельство: все киностудии рвались снимать ее, но лишь в одном образе — белокурой секс-бомбы. Ее тянуло к серьезным ролям, но никто не принимал ее всерьез как актрису, сколь ни старалась она приглушить в себе выработанные годами черты Сирены. Однажды, когда она репетировала сцену из «Вишневого сада», великий Михаил Чехов, занимавшийся с ней актерским мастерством, спросил: «Пока мы с вами играли эту сцену, вы думали о том, чтобы заняться любовью, так?» Когда же она ответила отрицательно, он продолжил: «На всем протяжении работы над сценой я постоянно ощущал исходящие от вас сексуальные вибрации. Как если бы передо мной стояла женщина, охваченная страстью. ...Теперь мне понятны ваши проблемы с киношниками, Мэрилин. Вы — женщина, от которой исходит мощный сексуальный зов, о чем бы вы ни думали в действительности. Этот зов настолько силен, что весь мир готов ответить на него. Сам киноэкран начинает испускать эти вибрации, как только вы на нем появляетесь». — 16 —
|