|
159 чивости, и по другим показателям, — пренебрежительно третируется как «низменное», «ненастоящее» и т. п. Романтический идеал любви глубоко пропитал общественное сознание, он и поныне остается главным критерием нравственных оценок в сфере сексуального поведения. Однако его социально-психологическое значение внутренне противоречиво. С одной стороны, идеал «высокой любви» стимулирует нравственное совершенствование личности, порождает у нее стремление к высшим формам подлинно человеческого общения. Маркс недаром писал, что развитие индивидуальной половой любви — мерило того, насколько «естественное поведение человека стало чело-веческим», «в какой мере сам он, в своем индивидуальней-шем бытии, является вместе с тем общественным существом»^. С другой стороны, абсолютизация черт «идеальной любви», при игнорировании многообразия ее реальных форм, порождает опасный разрыв идеала и действительности. Сопоставляя собственный опыт с ригористическим идеалом, индивид не всегда улавливает их внутреннюю связь. Отсюда болезненное разочарование в себе, ощущение собственной неполноценности (так как его чувства оказываются «не на уровне» идеала), либо не менее болезненное разочарование в идеале («никакой любви вообще не бывает, есть только физиологическое влечение»). Многие буржуазные авторы прямо объясняют романтическую любовь наивной и вредной иллюзией, которая возникает вследствие социального торможения полового влечения и «сексуальной переоценки объекта». Практически это означает, что любые формы сексуальности должны быть признаны равноценными, а моральные нормы, регулирующие отношения полов, — произвольными. Однако эта точка зрения несостоятельна. Как в истории человечества индивидуальная половая любовь явилась результатом длительного социального развития и примитивизация ее была бы шагом назад, так и у отдельного индивида она созревает наряду с другими его личностными качествами. «Любовь не может быть выращена просто из недр простого зоологического полового влечения. Силы «любовной» любви могут быть найдены только в опыте неполовой человеческой симпатии. Молодой человек никогда не будет любить свою невесту и жену, если он не любил своих родителей, товарищей, друзей. И чем шире область 160 этой неполовой любви, тем благороднее будет и любовь половая»4б1 — писал А.С. Макаренко. В процессе полового созревания у подростка появляются (и постепенно осознаются как таковые) определенные эротические потребности. Но чувства подростка как бы раздвоены. Его эротическая потребность и потребность в духовной близости с другим человеком еще не слиты в одно: первая направлена на существо другого пола, вторая фиксируется обычно на сверстнике собственного пола, с которым подростка сближают общие переживания (в .том числе и сексуальные); недаром юношеская дружба отличается такой высокой степенью интенсивности и эмоциональности. Представления подростка о любви, предвосхищающие действительный опыт, тоже противоречивы. С одной стороны, он мечтает о возвышенной, чистой любви, с которой не ассоциируется ничто низменное, мелкое. С другой стороны, телесная, физическая сторона любви, секс, представления о которой почерпнуты большей частью из пошлых анекдотов и «подкреплены» опытом мастурбации, кажется хотя и заманчивой, но грязноватой. Недостаточно квалифицированные лекции и беседы на моральные темы, которые не показывают процесса очеловечения полового чувства, а ограничиваются констатацией того, что, «с одной стороны», есть половое влечение, а с другой стороны — романтическая любовь, только закрепляют этот дуализм, в свете которого любовь оказывается лишь красивой иллюзией, морально-психологической надстройкой над низменным по сути своей биологическим влечением. Эти рассуждения, в сущности, представляют собой всего лишь вариацию на старую тему о «божественной любви» и «плотском грехе». Между тем суть (и основная трудность) сексуального созревания личности состоит именно в преодолении (психологическом и практическом) этого дуализма; : — 119 —
|