|
Способы убеждения, которыми пользуются вожаки помимо своего обаяния, те же самые, что и во всякой другой толпе. Чтобы искусно пользоваться ими, вожак должен, хотя бы даже бессознательным образом, понимать психологию толпы и знать, как надо говорить толпе. В особенности ему должно быть известно обаяние известных слов, формул и образов. Он должен обладать совершенно специальным красноречием, преимущественно заключающимся в энергичных, хотя и совершенно бездоказательных, утверждениях и ярких образах, обрамленных весьма поверхностными рассуждениями. Такой род красноречия встречается во всех собраниях, даже в английском парламенте, несмотря на всю его уравновешенность. "Нам постоянно приходится читать о прениях в палате общин, — пишет английский философ Мэн, состоящих почти исключительно из обмена общими местами, не имеющими особого значения, и весьма резкими выражениями. Однако этот род общих формул оказывает поразительное действие на воображение чистой демократии. Всегда легко заставить толпу принять доводы общего характера, если они преподносятся ей в действующих на ее воображение выражениях, хотя доводы эти и не подвергались никакой предварительной проверке и даже вряд ли ей доступны". Значение таких сильных выражений, на которое указывает вышеприведенная цитата, нисколько не преувеличено. Мы уже несколько раз указывали на особое могущество слов и формул. Надо выбирать такие слова, которые могут вызывать очень живые образы. Следующая фраза, заимствованная нами из речи одного из вожаков наших собраний, служит прекрасным образчиком подобного красноречия: "В тот день, когда одно и то же судно унесет к лихорадочным берегам ссылки продажного политика и убийцу анархиста, они могут вступить между собой в разговор и покажутся друг другу двумя дополнительными сторонами одного и того же социального порядка вещей". Образ, вызванный этой речью, достаточно ясен, и, конечно, противники оратора должны были почувствовать, чем он им угрожает. Им должны были одновременно представиться и лихорадочные берега, и судно, увозящее их, так как ведь и они тоже могут быть причислены к той довольно плохо разграниченной категории политиков, на которых намекал оратор. Разумеется, при этом они должны были испытывать такое же смутное чувство страха, какое испытывали члены Конвента, слушая неясные речи Робеспьера, более или менее угрожавшие им ножом гильотины. Под влиянием этого-то чувства страха члены Конвента и уступали всегда Робеспьеру. В интересах вожаков позволять себе самые невероятные преувеличения. Оратор, слова которого я только что цитировал, мог утверждать, не возбуждая особенных протестов, что банкиры и священники содержали на жаловании метателей бомб, и что администраторы крупных финансовых компаний заслуживают такого же наказания, как и анархисты. На толпу подобные утверждения всегда действуют, и даже тем сильнее, чем они яростнее и чем более угрожающий характер имеют. Ничто так не запугивает слушателей, как подобного рода красноречие, они не протестуют из опасения прослыть изменниками или сообщниками. — 179 —
|