Представление себя другим в повседневной жизни

78 Ponsonby F. Op. cit.

му общему телесному самочувствию»59. От нас ожидают известной бюрократизации духа, так чтобы на нас можно было положиться в получении совершенно одинакового по качеству исполнения в каждый назначенный момент вре­мени. По мнению Дж. Сантаяны, процесс социализации не только преобразует, но и закрепляет духовные состо­яния:

Выбирая и принимая радостное либо печальное выражение лица, мы определяем наш собственный суверенный характер. С этого момента, до тех пор пока длится магия этого акта самопо­знания, мы не просто живем, но действуем. Мы сочиняем и разы­грываем выбранный нами характер, надеваем на себя путы осмо­трительности, обороняем и идеализируем наши страсти, крас­норечиво воодушевляем самих себя быть такими, каковы мы те­перь: увлекающимися или презрительно бесстрастными, легко­мысленными или суровыми. Мы произносим монологи в абсо­лютной тишине (перед воображаемой аудиторией) и как можно изящнее кутаемся в мантию неотделимой от нас роли. Задрапи­рованные таким образом, мы жаждем оваций и одновременно надеемся исчезнуть со сцены при всеобщем молчании. Мы тщим­ся жить прекрасными чувствами, громко провозглашенными на­ми, точно так же как стараемся верить в заповеди исповедуемой нами религии. Чем больше наши трудности, тем больше наше рвение. Под нашими обнародованными принципами и клятвен­ными обещаниями мы вынуждены старательно укрывать от дру­гих все перепады наших настроений и переменчивость поведе­ния, и отнюдь не лицемерно, ибо обдуманные проявления наше­го характера более правдиво говорят о нашем Я, чем поток не­произвольных мечтаний. Очень возможно, что портрет, рисуе­мый таким образом и выдаваемый за наше истинное лицо, будет портретом в стиле монументального классицизма: с колоннами и занавесями, красивым ландшафтом на дальнем фоне, и пер­стом, указующим на земной шар или, по-гамлетовски, на череп бедного Йорика. Но если этот стиль естествен для нас и наше портретное искусство жизненно, то чем больше он преображает свою модель, тем более глубоким и правдивым искусством ста­новится. Грубые линии архаической скульптуры, едва намечен­ные в камне, могут выразить жизнь человеческого духа гораздо точнее унылых утренних выражений лица или случайных гри­мас. Каждый, кто верен собственному разуму, или горд служ­бой, или тревожится об исполнении своего долга так или иначе принимает трагическую маску. Он поручает ей представлять его