|
Психологически я воспринимал Филемона как некий высший разум. Он казался мне фигурой таинственной, временами совершенно реальной. Я гулял с ним по саду, чувствуя, что он является для меня чем-то вроде того, что в Индии называют гуру. Лучшее, что я мог себе пожелать, это иметь настоящего гуру, чтобы кто-то был рядом со мной: и кто-то, превосходящий меня знаниями и опытом, способный разобраться в путанице непроизвольных созданий моей фантазии. Эту задачу взял на себя Филемон, которого волей-неволей я признал своим наставником. Затем на смену Филемону пришел другой образ, я назвал его Ка. В моей фантазии дух Ка явился из земли, из глубокой расщелины. Я нарисовал его, попытавшись передать эту связь с землей. Записывая эти фантазии, я как-то спросил себя: «А чем я, собственно, занимаюсь?» Все это явно не имеет никакого отношения к науке. Но тогда что же это такое? Ответ мне дал некий голос: «Это – искусство». Я удивился, мне и в голову не приходило, что мои фантазии имеют какое-то отношение к искусству. У меня была абсолютная уверенность, что этот внутренний голос принадлежал женщине, и, более того, одной моей пациентке, весьма одаренной, но страдавшей психопатией. …Меня крайне занимало то, что внутри меня существует какая-то женщина и вмешивается в мои мысли. Много позже я осознал, что «женщина во мне» – это некий типический, или архетипический, образ, существующий в бессознательном любого мужчины. Я назвал его «анима». Аналогичный образ в бессознательном женщины получил имя «анимус». Разговоры с самим собой весьма походили на беседы с психоаналитиком, причем здесь в роли моего пациента выступал некий женский призрак. Каждый вечер, записывая свои фантазии, я думал об одном: если не запишу, моя анима не запомнит их. Можно назвать и другую причину добросовестности: в записанном уже трудно что-либо исказить или перепутать. Между тем, что сказано и тем, что записано, существует огромная разница. Постепенно я научился отличать свои собственные мысли от того, что говорила моя анима. ***** Но решающим в конечном итоге является все же сознание. Именно оно должно определиться по отношению ко всякого рода бессознательным проявлениям. Тем не менее анима обладает и некоторыми положительными свойствами. Она является посредником между сознанием и бессознательным, и в этом мне видится ее преимущество. Я всегда призывал ее на помощь, когда чувствовал, что мое душевное равновесие нарушено, что в моем подсознании что-то происходит. В этот момент я задавал ей вопрос: «Что с тобой? Что ты видишь? Дай мне знать». После некоторого сопротивления анима, как правило, являла мне образ, вполне зримый, и тогда беспокойство и подавленность исчезали. Вся моя эмоциональная энергия обращалась в любопытство, сосредоточивалась на содержании образа. Потом, обсуждая с анимой эти образы, я понимал, что должен объяснить их себе, как в свое время сны. — 140 —
|