|
Затем я снова возвратилась к той сцене, где мужчина лежал на смертном одре. Он все время кашлял, почти не мог дышать. Это была та же сцена, которую я видела несколько месяцев назад во время болезни. Я могла ощущать в своем теле его усталость и боль, пронизывающую его грудь, вспоминая свою собственную болезнь прошлой зимой. Норман спросил: «Каковы эмоциональные причины болезни?» Не задумываясь, я ответила: «Это единственная возможность получить заботу, в которой я нуждаюсь. Моя жизнь не сбалансирована». У меня возникло ощущение, что последние слова относятся и к моей нынешней жизни. Затем Норман провел меня через смерть этого человека. На его худом лице появилось выражение облегчения после того, как он умер. В тот момент я ощутила, как мое собственное тело расслабилось. Без всякого перехода Норман предложил мне отправиться в другую прошлую жизнь. Я тут же увидела себя девочкой одиннадцати-двенадцати лет, играющей на рояле перед небольшой аудиторией. Я играю перед этими людьми, чтобы они смогли решить, стоит ли мне продолжать учебу в консерватории. Я знаю, что играю хорошо. Мне это легко дается. Принято решение, что я могу продолжать обучение. Это большая честь. Но мне грустно оттого, что придется расстаться со своими близкими. Я буду скучать, но мне так хочется продолжать учиться музыке. Я на вокзале. Отец склоняется надо мной и целует, мать плачет, младший брат выглядит потерянным. «Куда вы направляетесь?» – доносятся слова Нормана. «Я покидаю Польшу и отправляюсь в Вену», – эти слова, внезапно сорвавшиеся с моих губ, поразили меня. Следующая сцена. Я испытываю страх. Я вижу себя в тесной квартирке. Мне около двадцати пяти – тридцати лет. Рояль занимает весь угол комнаты. Дверь открывается, и в комнату входит молодой человек в берете. Я знаю, что он мой муж. Он говорит что-то быстро и взволнованно. Его тревога связана с тем, что мы евреи. Я вижу ужас в его глазах. Я знаю, что нам грозит беда. Я не хочу видеть, что произошло потом, но Норман говорит: «Продолжайте». Я свернулась на кушетке и выдавливаю из себя слова. Я вижу своих детей – маленькую девочку около двух лет и мальчика лет шести. Мы стоим вместе с другими людьми на мостовой. На мне светло-коричневое пальто. Позади нас находится высокая каменная стена. Я не знаю, куда исчез мой муж. Они его увели. Немцы окружают нас со всех сторон. Мне страшно за себя и своих детей. Мы стоим возле поезда, вокруг солдаты и собаки. Я держу маленькую дочь на руках, а сын стоит рядом и держится за мою свободную руку. Мысли путаются, отовсюду раздаются крики. Никто не понимает, что происходит. Норман говорит: «Продолжайте», но я рыдаю и не могу ничего сказать. Подождав, пока я выплачусь, Норман настоял, чтобы я продолжала. Я в лагере. Вокруг все серое. Я хожу отупевшая. Я не понимаю, что происходит. Я не знаю, что случилось с моей семьей и мужем. Моей семьи нет. Моей музыки нет. Я больше не живу. Теперь я взлетела. Я смотрю сверху на обледенелую комнату с бетонными стенами. Я вижу себя на куче мертвых, неестественно изогнутых тел. Меня отравили в газовой камере. — 91 —
|