|
Он миновал «Водевиль» и остановился против «кафе Америкен», спрашивая себя, не зайти ли выпить бокал, — до того мучила его жажда. Прежде чем решиться на это, он взглянул на часы с освещенным циферблатом посредине тротуара. Было четверть десятого. Он знал себя: как только бокал с пивом окажется перед ним, он проглотит его моментально. Что ему потом делать до одиннадцати часов? «Дойду до церкви Мадлен, — сказал он себе, — и медленно пойду назад». На углу площади Оперы он столкнулся с толстым молодым человеком, лицо которого смутно показалось ему знакомым. Он пошел за ним, роясь в своей памяти и повторяя вполголоса: «Где я, черт возьми, видел этого субъекта?» Тщетно перебирал он свои воспоминания, потом вдруг, по странному капризу памяти, этот самый человек представился ему менее толстым, более молодым и одетым в гусарский мундир. Он вскричал: «Да ведь это Форестье!», прибавил шагу и хлопнул проходящего по плечу. Тот обернулся, посмотрел на него, потом сказал: — Что вам угодно, сударь? Дюруа засмеялся: — Ты меня не узнаешь? — Нет. — Жорж Дюруа, шестого гусарского. Форестье протянул ему обе руки. — А, дружище! Как поживаешь? — Отлично; а ты? — Я — неважно. Представь себе, грудь у меня теперь стала словно из папье-маше; из двенадцати месяцев в году я шесть кашляю — последствия бронхита, который я схватил в Буживале, сразу по возвращении в Париж, уже четыре года тому назад. — Что ты! Да ведь у тебя совсем здоровый вид. Взяв под руку своего старого товарища, Форестье принялся рассказывать ему о своей болезни, о диагнозах и предписаниях врачей, о трудности следовать их указаниям в его положении. Ему предписано провести зиму на юге; но как это выполнить? Он женат, он журналист, имеет отличное положение. — Я заведую отделом политики в «Vie Fran?aise». Пишу отчеты о заседаниях сената в «Salut» и время от времени даю литературную хронику в «Plan?te»[20]. Да, я вышел в люди. Дюруа с удивлением посмотрел на него. Он очень изменился, возмужал. Теперь у него была манера себя держать, походка, костюм — как у человека солидного, уверенного в себе; брюшко человека, который плотно обедает. Прежде он был худым, тщедушным, гибким, легкомысленным, задорным, шумливым и всегда веселым. Париж в три года совершенно преобразил его: он потолстел, стал серьезным, волосы на висках начали седеть, — а ведь ему было не больше двадцати семи лет. Форсстье спросил: — Куда ты идешь? Дюруа ответил: — Никуда, просто гуляю перед тем, как вернуться домой. — 231 —
|