|
Мечка только вчера встретила его. Он уезжал в столицу и готовился дебютировать книгой стихов. Как всегда, Мечка посулила ему известность. Вместо ответа он бросил: — Моя мать умерла. И сейчас же небрежно: — От слишком продолжительной диеты… в ожидании моих успехов… Улинг сделал отчаянный пируэт и поймал слетавшую шляпу. Мечка поздоровалась с артистками. Они выразили сомнения по поводу уплаты денег; ведь сбор последнего спектакля 23 руб. 50 коп. Они злорадствовали, точно это не касалось их самих. Ружинский дал деньги. Он долго считал их в сетчатом ящике. Журналист Позынич, читавший афишу и мимоходом составлявший заметку о кабаре, сказал лениво: — О вашем ксендзе Игнатии рассказывают скандальные истории. И вертя палкой, на которую надел старую фетровую шляпу: — Вчера вы видели Костю Юраша. Он уже не в музыкальном училище. Ружинский засмеялся, покосившись на Мечку. Вошел Фиксман, усталый и грустный. — Ого… тут деньгами пахнет. Но журналист, который только что просил денег у Ружинского и не получил, не хотел продолжать разговор на эту тему. — Юраш — ловкий малый, — объявил он — не мытьем, так катаньем… Д-да… А ксендз не дурак. Фиксман слушал их напряженно, и не улыбнулся. — При чем тут Юраш? — играя в наивность, епросил Ружинский, тщательно сворачивая деньги в столбики. — Причем тут ксендз? — насмешливо откликнулся журналист. — Причем тут Лузовская, правоверная католичка? — устало пробормотал Фиксман. Решительно, он думал о ком-то с гримасой боли. «Это чудовищно», — подумала сраженая Мечка. Она вышла из «Синего топаза», прошла во двор и поднялась по лестнице в квартиру ксендза Рафалко. Толстый мальчик-лакей открыл ей дверь. Ей пришлось ждать, так как ксендз был в школе. Среди пошлости дешевого кабинета она холодно отметила обилие мальчишек. Два мальчика несли фонарь — неуклюжая и грубо раскрашенная игрушка. Мальчишка в натуральную величину сидел на скамеечке. Мальчишки приютились по этажеркам и улыбались с гравюр. В глубокой задумчивости Мечка прошлась взад и вперед. «Это чудовищно, — думала она все одними и теми же словами, — это чудовищно». Она повертела серебрянный разрезной нож с латинской надписью: Doce me facere voluntatem tuam qui Deus meus es tu… ps. 142. — Это от Тэкли Лузовской. И с неопределенной улыбкой читая грустные слова «tout passe» на зеленой коже блокнота: — И это Тэкля Лузовская. Она тронула белые, нежные, увядающие розы в бокале. — Тэкля хочет быть всегда с ним… — 1222 —
|