|
К примеру, ни у вас, ни у меня нет таких мышц, чтоб бугрились на руках, как у тех сказочных ребят. Куда нам, невозможно это. Ну вот они над этим работают, и работают, и работают. До каких размеров можно раскачать эти мышцы? Как сделать себе шикарную грудь? Они пытаются выяснить, как далеко в этом деле можно продвинуться. А это значит, они творят нечто с необычайной настойчивостью. Это не означает, что мы с вами никогда ничего тяжелого не поднимали. Они этим просто занимаются чаще. Но, как и мы, пытаются добраться до величайшего значения потенциала человека – в определенном направлении. Ученый – мозговой качок? Поверил ли я ему? Что же получается – творческий гений как разновидность синаптической физкультуры? Я пошел в физику и жил все время учебы с мыслью, что физики – эдакие мистики. В конце концов, перо физика в силах поколебать теологию новым взглядом на генезис или изменить мир изобретением – радио, транзистора, лазера… или бомбы. Физический фольклор, какому учат в школе, поддерживает это мнение: читаешь об Эйнштейне, о его зашкаливающем IQ , о применении чистой логики для вывода связи между пространством и временем, слышишь, что о Нильсе Боре говорили, будто у него прямая связь с Богом – такая была у человека физическая интуиция; пьешь за Вернера Гейзенберга, сформулировавшего принцип неопределенности, потрясший основы механистической философии. Среди моих друзей эти физики были мифическими героями. Публика представляет себе ученых в белых халатах. Физики-то уж точно их не носят, но в некотором смысле я подписался под тем же фундаментальным заблуждением: ученые чем-то отличны от остальных людей. Я читал об их теориях в сжатом логическом изложении, какое возникает лишь сильно позднее рождения теории. Я ничего не знал об их сомнениях, фальстартах, растерянности, днях, проведенных в постели с желудочными коликами. Даже на старших курсах я по-человечески не знал ни одного сотрудника своего вуза. Они существовали для того, чтобы им задавали вопросы, но всегда через такую же загородку, какая отделяет богачей от нищих. Теперь же я сам стал сотрудником вуза, настоящим ученым, и как же это странно. Другим я себя не ощущал, а потому, если ученые – другие, какой из меня ученый? Фейнман же говорил, дескать, не беспокойся, никакие они не другие. Одно это простое осознание утешало. Однако у этого утешительного знания есть и оборотная сторона: получается, все бредут в тумане, а потому велика вероятность, что многие бредут не в ту сторону. Кто движется в тупик, а кто – по дороге к успеху? Чью работу запомнят, а чью – забудут? Чем именно стоит заниматься и как это углядеть? Ответов у меня не было, но я задумался над напутственной речью главы подразделения. Исследуйте, сказал он. Смотрите, как другие работают. И я решил открыться этим самым другим. — 25 —
|