Ныне все надежды возлагались на девятерых норвежцев. Одна их группа заняла позиции у бараков охраны. Другая наблюдала за огромными главными дверьми завода. Конечно, их можно было снести взрывом, но это опять-таки повлекло бы за собой карательные санкции. Однако один из работавших на заводе инженеров рассказал людям из Сопротивления о редко используемом кабелепроводе, проходившем через боковую стену завода. И теперь двое членов команды отыскали этот кабелепровод и, нагрузившись взрывчаткой, поползли по нему внутрь завода. Рабочие, которых они там встретили, никакой любви к «ИГ Фарбен» не питали и были лишь рады закрыть глаза на присутствие диверсантов. Через десять минут заряды были установлены. Рабочих попросили отойти подальше от места будущего взрыва, двое диверсантов последовали за ними. Около часа ночи послышался глухой взрыв, короткая вспышка озарила несколько окон. Восемнадцать изготовленных из толстой стали «камер», по которым разливалась тяжелая вода, имели высоту по грудь человека и походили на большие газовые котлы. Взрывчатки, которую могли принести на себе девять человек, для полного из уничтожения было недостаточно. Поэтому норвежцы просто установили на дне каждой «камеры» небольшие пластиковые заряды. Заряды взорвались, проделав в «камерах» дырки, а входившая в их состав шрапнель разлетелась в стороны, перебив наружные трубопроводы и кабели. Задул теплый ветер, который в Норвегии называют «foehn», — норвежцы, спускаясь в расщелину, чувствовали, как начинает таять снег. На заводе включили прожектора и сирены воздушной тревоги, но это было не страшно. Сильно пересеченная местность хорошо укрывала людей. Когда они поднялись наверх и встали на лыжи, тяжелая вода уже стекала по заводским дренажным трубам и вливалась в горные потоки. Глава 12. На сцену выходит АмерикаЭтот рейд позволил Союзникам выиграть время, но если бы проект по созданию атомной бомбы возглавил не пригодный для этого человек, оно было бы потрачено впустую. На каком-то из этапов всерьез рассматривалась кандидатура физика из Беркли Эрнеста Лоуренса, однако на фоне его личных качеств даже Гейзенберг выглядел человеком заботливым и участливым. В 1920-х и 1930-х сообщество физиков Америки было слабо настолько, что создавать бомбу приходилось, по большей части, усилиями куда более искусных беженцев из Европы. А худшего, чем широкоплечий уроженец Южной Дакоты Лоуренс, руководителя такой команды невозможно было и вообразить. В 1938 году итальянский беженец Эмилио Сегре получил в лаборатории Лоуренса место, которое давало ему 300 долларов в месяц. Для Сегре это был дар свыше, поскольку, если бы ему и его молодой жене пришлось вернуться в Италию, возможности снова начать работать в университете он, скорее всего, не получил бы, к тому же, отнюдь не исключено было и то, что и его, и жену передали бы немцам, как то уже случилось со многими их родственниками, а дети их, вполне вероятно, погибли бы. Сегре вспоминает, как поступил затем Лоуренс: — 84 —
|