|
Общую рамку, контекст для активности населения, его основных контингентов в сфере восприятия культурных образцов составляют, среди прочего, некоторые процессы общесоциального плана. Применительно к 1990-м гг. ограничусь из них тремя. Распад советской государственной системы организации культурного тиражирования и распределения. В данном случае я имею в виду социализирующие и репродуктивные институты советского и постсоветского общества: среднюю школу, книгоиздательскую систему, т. н. учреждения культуры — библиотеки, театры, музеи (см. табл. 1, для сравнения приводятся данные по доперестроечному 1985 г.). Таблица 1[334] Говоря о распаде, я вовсе не хочу сказать, что общее количество тех или иных из соответствующих учреждений и ведомств либо число их работников обязательно и резко сократились (к примеру, численность средних дневных школ и учителей в них за 1990-е гг. практически не изменилась, а число театров и музеев на протяжении этих же лет, как видно из таблицы 1, наоборот, даже заметно выросло). Речь идет о падении их авторитета у значительной части населения, об утрате ими как институтами широких кругов заинтересованной и подготовленной публики. Так, согласно данным мониторингов ВЦИОМ 1993–1997 гг., доля тех, кто стал за последнее время, по их оценкам, реже бывать в театрах, музеях, библиотеках, от опроса к опросу продолжает оставаться максимальной именно среди более молодых россиян (до 29 лет); людей с высшим образованием; жителей Москвы и самых крупных городов; учащихся (студентов) и специалистов с высшим образованием. Важно отметить, что «стоячая волна» подобных негативных оценок воспроизводит не только результат воздействия различных неблагоприятных социальных, экономических и т. п. обстоятельств (так сказать, оперативный опыт), но и стабильную установку на понижение активности в обозначенных областях (то есть культурный стандарт с определенным расчетом на перспективу). Причем демонстрируют подобный автостереотип в ситуации опроса (ролевого взаимодействия, диалога) как раз наиболее образованные, квалифицированные группы, потенциально активные в сфере культуры. А это уже связано с двумя другими социальными процессами, о которых теперь и пойдет речь. Изменение роли образованных слоев в российском обществе на протяжении последних семи-восьми лет. Дело здесь не ограничивается простым снижением культурной активности данной группы (например, падением ее интереса к музыке, театру, чтению, массовизацией вкусов, о чем речь пойдет дальше). Главное, видимо, в другом — в утрате интеллигенцией, «образованными» своего, казавшегося долгое время монопольным, места в обществе, устойчивого социального статуса и лидерского самоощущения в культуре, в потере привычных социальных партнеров и оппонентов, а отсюда — в растущем недоверии и равнодушии к современности (характерны высказывания типа «Это не мое время», «Нас обокрали, обманули»), в спаде креативного потенциала, самого импульса к смысловому поиску и культуротворчеству, укреплении ностальгических настроений и рутинных культурных практик. Это, в свою очередь, во многом влечет за собой дальнейшее падение значимости и привлекательности — особенно для наиболее молодых, социально активных групп — тех идей, представлений, конкретных имен и образцов (всей огосударствленной и классикализированной идеологии «высокой культуры»), которые раньше связывались с интеллигенцией в более широких кругах общества. Сегодня — и это особенно ощутимо в сравнении с концом 1980-х — самым началом 1990-х гг. — можно говорить о крайней раздробленности и разрыхленности самого образованного слоя, а также о сокращении дистанций между прежними слоями социума (прежде всего — по оси образования, цивилизованности, образа жизни), о потере символами более высоких слоев и статусных групп своей вчерашней и позавчерашней престижности, притягательности для слоев более низких, о снижении привлекательности «центра» — для «периферии» общества. — 274 —
|