|
«Не посмел я взять с нее выкуп» – не побоялся, а – не решился: что-то внутри не пустило. То самое, наверно, что в давнее время называли совестью: говорили – «совесть не позволила». И сегодня многим все-таки не позволяет делать плохое. Это потом старуха принудила старика вернуться к морю и добирать шаг за шагом упущенную выгоду. И тут уже автор и жалеет старика, и в то же время – по-своему суров к нему за податливость к чужой злой воле. Потом Чехов изобразит этого старика из пушкинской сказки в своих «Трех сестрах» – он отнесется к Андрею, посадившему на голову сестрам свою жену Наташу, так же жалостливо-пренебрежительно: это безвольный тип русского человека, человек-тряпка, потакающий своим безволием деспотам, губящий тем самым лучшее вокруг себя и себя самого... (Это только кажется, что быть безвольным – ничего особенного, ни для кого не опасно. Такой человек может оказаться очень даже опасным – и для себя самого, и для других. Почти так же, как такой, кто, наоборот, обладает железной волей, но лишен всякой морали и занят только своей выгодой.) Но до Чехова, который родится в 1860 году, через двадцать три года после гибели Пушкина, еще далеко. И на другой год после «Сказки о рыбаке и рыбке», в 1834 году, Пушкин пишет «Сказку о золотом петушке» (помните, я упоминала ее в связи с Вашингтоном Ирвингом?) 3...Про царя Дадона, который воевал-воевал, сам нападал на соседей, Но под старость захотел Отдохнуть от ратных дел И покой себе устроить; Тут соседи беспокоить Стали старого царя, Страшный вред ему творя. И тогда он ...с просьбой о помоге Обратился к мудрецу Звездочету и скопцу. И тот сразу разрешил проблему. Вот мудрец перед Дадоном Встал и вынул из мешка Золотого петушка. «Посади ты эту птицу, — Молвил он царю, – на спицу...» И поясняет, что теперь уж никто не нападет на царя внезапно – чуть откуда-нибудь грозит опасность — «Вмиг тогда мой петушок Приподымет гребешок, Закричит и встрепенется, И в то место обернется». Понятно, как обрадовался старик. Царь скопца благодарит, Горы золота сулит. «За такое одолженье, — Говорит он в восхищеньи, — Волю первую твою Я исполню, как мою». Но, оказывается, обещание это не безусловно. А находится в зависимости от того, какова будет эта первая воля, – не разойдется ли решительно с интересами самого царя. И когда царь узнает, что именно просит звездочет-мудрец за то, что дал ему полный покой: Подари ты мне девицу, Шамаханскую царицу, — 65 —
|