|
«– Ты где отдыхаешь? ‹…› Ты поближе к нам лягай, мы люди живые. ‹…› – Согласная, – сказал он, усаживаясь, – только не высказывает. ‹…› – Главное, что кони пристали, – сказал он весело, – а то съездили бы…» «… Я направился в дом, чтоб проститься со стариком. – Главное, что время нет, – загородил мне дорогу Суровцев, – сидайте, поедем… Он вытолкал меня на улицу и подвел лошадь». Свои действия он проясняет уже в дороге («… смотрю – мертвый, испекся…»). Ржевский приводит немало примеров влияния стиля Бабеля на Паустовского.[47] От прямых банальностей, от красивостей Паустовского спасают «бабелевские» короткие фразы и детали разных планов, поставленные рядом.[48] И в пределах этой короткой фразы, столкнутой с другой короткой, слова, банальные определения, как в стихе – благодаря открытой Тыняновым тесноте стихового ряда, – теряли свой банальный характер: «Светлая ночь теплилась за окнами. Вода блестела, как фольга. В северной мгле тлел закат. Запах травы и влажных камней проникал в комнату вместе с голосами птиц» («Северная повесть», 1939). Не доводя картину до драматизма, Паустовский привычно соединяет мелодраматическую выразительность реплик старой французской школы (Дюма) с хорошим знанием техники русской прозы второй половины ХIХ – начала ХХ веков: «– Что? – тонко крикнул Траубе, и щеки его задрожали . – Может быть, я ослышался? – Он повернул к Киселеву бледное пухлое лицо : – Вы не смеете мне приказывать. Вы не смеете ничего говорить. Вы убийца, и с вас сорвут за это погоны» (там же, с. 226). Да – это именно и есть разжиженный Бабель. В этот эпитет мы, пожалуй, не вкладываем оценки; если бы не страшная гибель Бабеля и непредставимые душевные муки ее многомесячного предвидения и ожидания – все вообще бы, возможно, выглядело иначе. Кровь наполнила (как писал Тынянов о стихах погибшего Есенина) это влияние. Разводнившие Бабеля литераторы изъяли из употребления (правда, под давлением прочно установившегося регламента) то, что было стволом бабелевской прозы, – материал, не знающий ограничений. Сохранились свидетельства о том, как отбрасывались бабелевские темы. Э. Миндлин, вернувшись из больницы, «рассказал Паустовскому о своем соседе по больничной койке – могильщике», который, умирая, «целыми днями сетовал на свое невезенье». «– Вот уж не повезло, так поистине не повезло! ‹…› Золотое же время! Весь год ждешь, ждешь эту пору, не дождешься ее! А дождался, и на тебе – лежи тут больной, а там деньги твои зазря пропадают, господи, прости мои прегрешения! — 18 —
|