«Три врага у русских коммунистов: активные представители других социалистических и демократических партий – “соглашатели”, русская эмиграция и дипломатия других стран. По их адресу направлены самые “крепкие” словечки коммунистических деятелей ‹…›. Эти слова должны были выразить с особой силой всю непосредственность настроения коммуниста. Но вследствие частого употребления эмоциональная значимость некоторых из этих слов и выражений утрачена: они стали употребляться, как обычные термины по отношению к тем или иным лицам и явлениям». Вновь приходится подчеркнуть: нейтральность тона – в сочетании с «убойными» примерами – становится главным оценочным средством: «Напр., если речь заходит об эмиграции, то она называется обычно белогвардейская сволочь ; если говорят о социалистах-меньшевиках, то это говорят о социал-изменниках, социал-предателях ; противокоммунистические мероприятия того или иного правительства это – махровая реакция империалистической клики » (83; курсив автора). И далее – грозди ленинских поношений своего политического противника: «Фантазия сладенького дурачка Каутского», «Каутский с ученостью ученейшего кабинетного дурака …»; «перлы ренегатства у подлого ренегата Каутского»; «Выжившая из ума социал-демократическая пифия Каутский» (83–84; курсив автора). Автор добавляет: «Гад, паразит , а в малограмотной среде – элемент – применяются к неугодным, противоречащим партии лицам» (85; курсив автора). «Противоречащим партии» – двумя словами автором зафиксирована новая система взаимоотношений в обществе. IV. Развитие болезниК началу 30-х годов вопрос о понимании полуграмотным большинством населения страны нового языка, о чем велось так много споров в первой половине 20-х, уже не стоял, – актуальность его угасла, точно так же, как и актуальность ораторского мастерства. Так, потеряли смысл наставления об «общих условиях спора» в пособии 1923 года: «1. Уважайте личность идейного противника, не переходите на личные счеты и оскорбления. В глазах здравомыслящих от этого потеряете только вы»[452] (см. выше перечни ленинских определений «дурачка Каутского»); к середине 30-х годов «идейные противники» вообще исчезли из общественно-политической жизни – все они (без всякого преувеличения) стали «врагами народа», обличая которых изощрялись уже в выборе наиболее сильных оскорблений. Установилась, как и было зафиксировано Селищевым, единая авторитетная публичная речь эпохи (в отличие от частных текстов – писем, дневников, где продолжалась разработка речевой традиции ). Она заменила – или заместила – все прежние виды публичной речи – адвокатскую, философскую, религиозно-проповедническую, просветительскую и другие. К середине 30-х не нужно было никого убеждать . Достаточно оказалось способности выслушать и принять к сведению голос власти – от директивы до приговора. — 134 —
|