|
В самом деле, грамматико-лексические запасы, созданные выдающимися учёными, поэтами и писателями, деятелями искусства, первопроходцами, всем русским народом, неисчерпаемы. Небезразличны для его оценки в целом, его составляющих подсистем и тем более его конкретных отдельных единиц самобытность истории и контакты с другими языками. Вопреки утверждениям М. Эпштейна, будто в русском языке меньше слов, чем в английском, что наш словарь пополняется, если исключить семантически периферийные разборка, халява, тусоваться, крутой , только за счёт заимствований из английского, а сам русский язык после спутника, лунохода, гласности, перестройки перестал служить донором для других языков и что спасти его может только активная проективная лингвистика , на деле он отнюдь не мал. Объём русского языка и многообразие его форм, разработанность терминологии вполне на уровне, даже превосходят другие языки если не по числу корней, то в силу гибкого и богатейшего словопроизводства. Вся соль в том, что корень соль породил, например, имена засолка, рассол, недосол, солонина, солончак, соляной, соляный (кислота), солёный , глаголы солить, посолить, недосолить, пересолить, подсолить – чуть не сотню производных, причём многие, скажем, насолить кому-нибудь и несолоно хлебавши , приобрели переносные значения. Из пришедшегося ко двору американского буквенного сокращения пиар (PR – public relations) на глазах сделаны на удивление источнику и неузнаваемые в нём пиар (чёрный и белый ), пиарить, пиарствовать, паиарство, пиарщик, пиарный . М. Кронгауз в своей, как всегда броско и остроумно озаглавленной статье «Кого хочешь “лайкай”, а люби меня» (Русский мир. 2012. Нояб.) зарегистрировал, указав на неравенство слов друг и friend, такие образования от like в значении «одобрение или отчуждение» в сетевых сайтах «Фейсбука»: словить лайка, лайкать, лайкануть, лайкнуть, залайкать, облайкать и т. д. Обожествляюще восхищаясь, воспевая свой язык, мы, русские, народ парадоксов, наслаждаемся осуждением его текущего состояния. Лучший из лучших, он нелогично оказывается крайне сложным, трудным, грубым, неотёсанным. Нас донимает боязнь его нездоровья, не всегда обоснованная и разумная забота о нём. Мы вечно призываем лечить, улучшать, обрабатывать его. В первую очередь это касается книжного языка, который привычно со времён «исправления книжного» патриархом Никоном воспринимается как единственный носитель правильности. Карамзин восхищался академическим словарём, который «утверждает значение слов, избавляет писателей от многотрудных изысканий, недоумений, ошибок». И тут же призывал его служить «для дополнения, для перемен, необходимых по естественному, беспрестанному движению живого слова к дальнейшему совершенству… успехов общежития и словесности». — 81 —
|