|
Вряд ли можно сомневаться в том, что речь здесь идёт о взаимодействии книжности и разговорности в пределах образованного языка, конечно же, более важного для него, нежели взаимодействие книжности и, скажем, диалектной стихии. Тезис, будто разговорный язык не есть литературный, А.И. Горшков сопровождает многозначительной оговоркой: «Имеются в виду при этом, конечно, не какие-то особые языки (за теми исключениями, когда в качестве литературного выступает “чужой” язык), а разновидности употребления языка. Так что точные научные обозначения этих явлений были бы такие: литературная разновидность употребления языка и разговорная разновидность употребления языка . Однако выражения “литературный язык” и “разговорный язык” короче и столь прочно вошли в научный обиход, что отказываться от них было бы излишним педантизмом». Непростительной небрежностью было бы и забывать, что речь идёт не о чем ином, как о своеобразных типах употребления единого языка. Неудачность определения разговорный тоже заставляет искать более точные обозначения для интересующего нас вполне правильного функционирования образованного языка, которое имеет место повседневно и буднично. Подошли бы слова обыденная (может быть, с устаревшим ударением обыдённая ) часть некнижной (так!) разновидности . Изучение звучащих текстов разбило мнение о стихийности, беспорядочности языка живого контактного общения в звуке, даже повседневных бытовых разговоров. Появились описания синтаксиса разговорного языка, специфики устных научных текстов, различные словари. Стала по-своему «записываться» опирающаяся не только на язык правильность некнижного языкового общения , особая, но правильность. Её и книжность не обходила, пытаясь передать то, что важно в звуке, но непередаваемо в книге. Книжный язык и сам не хранит самоуверенно своё превосходство правильности, мирясь, скажем, с аналитическими разговорными сочетаниями (ракета класса «воздух – воздух», кнопки «Громкость» и «Контрастность», принцип «Моя хата с краю» ) или пытаясь письменно воспроизводить разговорное неполное произношение. О.А. Лаптева, исследуя современные устные научные тексты, показала, что в них всё больше обнаруживаются приметы разговорности. Некнижности ещё больше в текстах массмедиа, даже в их политико-официальной части, а также в блогосфере социальных сетей Интернета. Существенно, что сознательная установка на средства выражения, ранее свойственная только книжности, стала неотъемлемым качеством и звучащих текстов. Г.О. Винокур в 20-х годах ХХ столетия заметил, что все мы беспомощны перед чистым листом бумаги. Сегодня мы беспомощны в не меньшей степени и на трибуне перед многолюдным собранием или в радио-/телестудии. При разговоре, как и при письме, мы вынуждены думать о своём языке, выбирать слова и выражения, то есть действовать стилистически. На заре этих изменений, в 1964 году легендарная телеведущая В.М. Леонтьева так писала о работе диктора: «Когда я впервые села перед камерой под яркий свет приборов, мне стало страшно. Ведя передачу, ты как бы распахиваешь дверь в жизнь, открываешь своё сердце людям. Тебе дано право искренне и живо откликнуться на всё, что волнует ум и сердце современника. И не просто рассказать о происходящем в мире, а передать огромный внутренний накал событий. Случается вести репортаж “из жизни” прямо в эфир, без всякого текста. Голос диктора должен взволновать, развеселить или вызвать гнев, приходится подолгу примериваться, прежде чем найдёшь правильный тон. Очень нелегко “просто говорить” на экране. Важнее всего установить мостик к зрителю, иначе речь идёт в никуда, в холодное стёклышко объектива. Диктор должен говорить только для вас. Если зритель ловит себя на том, что хочет ответить диктору, значит, тот нашёл правильную, жизненную интонацию». — 29 —
|