|
Это – предвестие недалеких перемен в «социалистическом лагере». Но мы, современники, не видим их признаков в нашей стране, которая возглавляет этот «лагерь» (как верно скажет позже один юморист – «Хорошее место лагерем не назовут»). Реальный признак один – явное дряхление режима. Но кто поручится, что он не переживет нас?.. .. В конце 70-х Егор Гайдар учился в аспирантуре и написал диссертацию за полтора года (вместо трех лет и более, как пишут обычно) – о том самом хозрасчете, за попытку ввести который хотя бы в одном совхозе погиб в тюрьме Иван Худенко. Напомню, что совхоз – это советское хозяйство, но в основном сельское. Тема Гайдара – хозрасчет не в сельском хозяйстве, а на промышленном предприятии. Но, так или иначе – речь идет о единственном теоретически возможном «рыночном» вкраплении в социалистической экономике… Итак, он защищается досрочно, в 1980-м. «К этому времени точно знаю, что буду делать дальше» (Е. Гайдар, 1996). Он начинает работать в Институте системных исследований. Директором был академик Д. Гвишиани, зять премьер-министра СССР А. Н. Косыгина. Здесь – одна тонкость, непонятная ни иностранцам, ни тем, кто родился после советской власти, и нуждающаяся в пояснении. Надо иметь в виду, что главные усилия мыслящих и деятельных людей в советское время были направлены на то, чтобы найти себе такое рабочее место (нору, нишу…), где власть не очень сильно мешала бы нормальной работе. Если в нормальных странах власть в основном (за исключением исключений) удовлетворена, если люди успешно работают, в Советском Союзе «брежневской» эпохи – все наоборот: как только где-то становилась очевидна успешная творческая работа – ее бросались гасить, обвиняя ее участников в идеологической неполноценности или в чем-нибудь подобном. Директорство зятя Косыгина «обеспечивало институту хорошие связи, а следовательно, относительную идеологическую автономию» (Е. Гайдар, 1996). То есть – какую-то самостоятельность, работу без ежеминутной оглядки на власть. И в этом институте, и в родственном ему Центральном экономико-математическом на научных семинарах обсуждаются «самые острые теоретические проблемы без оглядки на идеологическую “чистоту” суждений». Да, это Москва… Она несравнима в те годы в этом смысле с любым провинциальным городом – и даже с тогдашним Ленинградом. В ней кое-что все-таки можно. Почему? Трудно объяснить. Быть может, потому что очень большое сгущение мыслящих и нетрусливых людей оказывает на власть невидимое, но ощутимое давление. Власть «брежневского» розлива, не очень-то расположенная к непрерывной борьбе, устает от необходимости постоянного сопротивления нашему нажиму. И, сама того не желая, прогибается… — 163 —
|