|
* * * Восток не знает исповедей, мемуаров, автобиографий, столь любимых на Западе. Тон совершенно другой. Взор никогда не останавливается на страданиях человеческой природы Христа, но проникает за завесу ке-нозиса. Западному духовному созерцанию Креста и почитанию Священного Сердца соответствует на Востоке духовное созерцание запечатанного гроба, из которого сияет жизнь Вечная. Вот почему трагическая сторона мистической ночи, ночи чувств, очень мало разрабатывается на Востоке; мы находим здесь лишь полное совлечение с себя всего чисто человеческого, что и является началом аскетической науки. Теогнозис господствует над эросом, но это неизреченный теогнозис. В душе рождается удивление. Она безмолвствует. Мистики не говорят о высоком; одно лишь безмолвие открывает его человеку. С другой стороны, язык мистиков, в том немногом, что они оставили в письменном виде, отличается от языка богословов. Они говорят в терминах духовного опыта общения с Богом. Переложение их высказываний в логическую систему невозможно. Ангелус Силезиус обращается к Богу: "Я так же велик, как Ты, а Ты — Ты так же мал, как я"[175]. "Если я превращусь в ничто, то Богу должно будет умереть". Подобные изречения не находят себе места в систематическом богословии. Мистический, духовный опыт находится, по словам Дионисия Ареопагита, за пределами всякого концептуального познания, "даже за пределами незнания, у самой высокой вершины духовных Писаний, там, где простые, абсолютные и нетленные тайны богословия раскрываются в светоносной тьме молчания"[176]. Совпадение противоположностей, согласие противоречий осуществляется не в логике, а в действии и опыте. Так, преп. Макарий Египетский говорит: "Бог есть Создатель, а душа есть создание, и нет ничего общего между этими двумя", — и сразу же дает определение духовной жизни, как "превращения души в Бога[177]. "Тот, кто причастен Божественной энергии, сам некоторым образом становится светом"[178], — утверждает св. Григорий Палама и формулирует принцип: "Надо, чтобы мы одновременно утверждали обе вещи и чтобы мы сохраняли их антиномию как критерий благочестия"[179]. Ясно, что мистическое состояние связано с выходом за пределы состояния твари, и это происходит благодаря причастию Божественному. Бог глубже связан с человеком, чем человек сам с собой, и жизнь в Божественном более сверхъестественно естественна для человека, чем жизнь в человеческом. В крещеном человеке Христос является внутренним фактором. Это антиномический опыт небытия и абсолютного Бытия; не уничтожая зияния разделяющей онтологической бездны, Бытие заполняет ее Своим присутствием: "Я человек по природе и Бог по благодати"; человеческое существо приходит из небытия и переживает условия Божественной жизни. Бог трансцендирует Свою собственную трансцендентность: "Он приходит внезапно и, без смешения. Он сливается со мной... Мои руки — это руки ничтожного; я двигаю рукой, и моя рука — вся Христова"[180] (преп. Симеон Новый Богослов). Это нисхождение Христа в душу, парусил Христа в душе, ваяет ее по образу Божьему; "Если ты чист, в тебе небо, внутри себя ты увидишь свет, ангелов и Самого Господа"[181]. Это то, что преп. Иоанн Дамаскин называет "возвращением оттого, что противно природе, к тому, что ей свойственно"[182]. — 59 —
|